"Лев Разгон. Непридуманное" - читать интересную книгу автора

алфавиту - как он печатался в газетах,-- а по количеству поданных голосов.
И вот мы услышали: первым был не Сталин... Он не был ни вторым, ни
третьим, ни четвертым... Мы слышали фамилии Калинина, Кирова,
Ворошилова, еще кого-то, и не было Сталина, не было Сталина! Кажется он
был не то девятым, не то десятым. Список читался без пауз, скорее,
нервно. Но не только мне, но и - как мне казалось - всем присутствующим
казалось страшно долгим то время, которое отделяло начало чтения списка
членов ЦК
до той минуты, когда, наконец, была произнесена фамилия Сталина.
Про то ощущение, которое мы испытали, беллетристы прошлого писали, что
это было "дуновением смерти". Оно таким и было, но сколько же человек
в этом зале это почувствовали? Абсолютному большинству людей, сидевших
не только внизу, но и наверху,--осталось до гибели три-четыре года. Понимал
ли это кто-нибудь из них? Кроме, конечно, Сталина. Не знаю. И никогда не
узнаю.
Москвин был, безусловно, верным "соратником", всегда шел за
Сталиным. Но полагаю, что не испытывал к нему не то что любви, а
нормальной человеческой симпатии. Вероятно, как и все. Включая даже
самых близких. Однажды я спросил Ивана Михайловича, почему XIII съезд
партии решил не выполнять рекомендации Ленина о замещении поста
Генсека другим человеком? Москвин мне ответил, что утверждение Сталина
лидером партии стоило ей таких невосполнимых потерь, что не может быть
и речи о том, чтобы снова повторять такое. "Мы тогда потеряли почти
треть
самых талантливых и опытных партийных кадров, если начинать выполнять
сейчас совет Ленина, то потеряем еще одну треть...".
Как показало близкое будущее, математические способности Ивана
Михайловича его подвели. Подсчет и расчет были неправильными.

x x x
По моему рассказу Москвина легко себе представить леденяще-скучным
человеком, малоспособным к веселому общению с людьми. Но это было не
так. Да, сам Иван Михайлович не пил, не курил, но тем не менее любил
многочисленное и веселое общество, шумное семейное застолье, озорные
розыгрыши.
Не знаю, был ли он таким по своей натуре, или же таким его сделала
жена - Софья Александровна Бокий. Личность не только интересная, но и
в некотором роде замечательная. Необычна ее биография. Отец Софьи
Александровны - француз Доллер, родившийся в России, квалифицированный
рабочий на одном из Виленских заводов. Француз повел себя совсем как
русский. Стал не то землевольцем, не то народовольцем, арестован, отсидел
свое в тюрьме и на каторге, вышел в Якутии на поселение и там
встретился с
народоволкой Шехтер. Я читал о них у Короленко, Феликса Кона и других
вспоминателей прошлого.
Были Доллер и Шехтер совершенно разными людьми. Доллер - веселый,
шумный, беззаботный,-- как и положено быть французу. Шехтер - железная
фанатичка, которая сидела больше и тяжелее других, ибо она не признавала
власти царского правительства, не присягала новому царю, отказывалась
признавать де-юре любое приказание начальства.