"Лев Разгон. Борис и Глеб" - читать интересную книгу автора

солнечным и теплым утром, томительно выстаивать в арестантской колонне,
слушать командные выкрики бригадиров и нарядчиков, проходить быстрый и
небрежный обыск, "сдачу-приемку" - когда лагерные вертухаи-надзиратели
сдают бригады конвою. Эту тягостную процедуру не смягчили даже такие
начальственные изобретения, как "вывод под музыку" с баянистом из КВЧ, -
культурно-воспитательной части - игравшим у вахты бодрые советские песни
или старые меланхолические вальсы.
Но гораздо страшнее зимние
разводы. Час, а то и больше, надо топтаться на холоде, пока не откроются
ворота зоны. Шесть утра, но еще полная ночь. Зона тускло освещена электричеством,
да бегают, сбивая толпу арестантов в колонну, нарядчики с керосиновыми
фонарями "летучая мышь" в руках. Колеблющееся пламя освещает людей, напяливших
на себя всю "арматурку": ватные штаны, телогрейку, бушлат, полотенце вместо
шарфа, засаленную ушанку. А в сильные морозы все обязаны надевать входящие
в зимнее обмундирование "лицевые маски" против обморожения. Маски - с прорезями
для глаз, носа и рта - сделаны из текстильных отходов: ярких ситцев, вафельной
ткани и прочего тряпья. Из-за этих масок толпа зеков напоминает фантастический
страшный карнавал с какой-нибудь картины Босха.
Но и в этой жуткой толпе,
где никого нельзя узнать, бросаются в глаза два арестанта, которые всегда
рядом, изредка даже держатся за руки - совсем будто в детском саду. Так
иногда Борис и Глеб идут по далекой дороге на лесосеку. В полном молчании
доходим до инструменталки, разбираем топоры и пилы и движемся в тайгу.
Темень, спотыкаемся о корни деревьев, валежника, пней. Инструмент, даже
относительно легкая лучковая пила, скоро становится тяжелым. Но все равно
эта дорога приятней, чем омерзительная процедура развода. Мы стараемся
идти побыстрее. И не потому, что конвой постоянно кричит: "Не растягивайся!".
Мы жаждем скорее прийти на делянку, где у нас будет час, а то и больше
"своего" времени.
Ранний развод зимой - совершенная
бессмыслица. Мы приходим на лесосеку в полной темноте, когда лес рубить
невозможно. И нужно ждать, пока развиднеется. Вот это ожидание и является
самым значительным для нас. Без приказа бригадира несколько человек спиливают
сухостойную сосну, мгновенно разрезают ее на чурбаки, раскалывают и разжигают
два костра: один маленький - для конвоя и один большой - для бригады. Рассаживаемся
на поваленные деревья. Мы свободны сейчас, мы хозяева своих мыслей, воспоминаний,
дел. От костра идет тепло - такое живительное, такое домашнее, пламя напоминает
о чем-то далеком, оставленном: об огне, бьющемся в домашнем очаге, костре
на рыбалке... Большинство молчит. Кто дремлет, кто не сводит глаз с пламени,
кто деловито подвязывает чуни или даже пуговицу пришивает, некоторые тихонько
разговаривают. Ах, только там понимаешь всю благодатную силу огня, только
на ночной лесосеке и можно по-настоящему оценить подвиг Прометея!..
Мы бережем наш огонь - суем
в костер целое дерево, чтобы он не погас, пока мы будем работать; мы еще
посидим у этого костра и после того, как совершенно стемнеет, работу придется
прекратить, а для ухода еще не настанет положенное время. И это - тоже
блаженство, подаренное нам не начальством, а неподвластными ему законами
природы.
Братья сидят рядом, иногда
- прижавшись друг к другу. Изредка Борис что-то говорит Глебу. А чаще всего