"Ирина Ратушинская. Серый - цвет надежды (мемуары)" - читать интересную книгу автора

отдельно, не в такой тесноте, и шансов уйти на свободу "условно-досрочно"
гораздо больше. Мне эта премудрость ни к чему - у политзаключенных никаких
амнистий и досрочных освобождений не бывает. Как и хозобслуги и лесбийской
любви. Но, конечно, интересно. По моим подсчетам, в лагерях страны сидит
миллиона полтора женщин - и у всех у них такие проблемы.
Тетя Люба убила топором своего мужа. Рассказывает она об этом охотно и
даже с некоторым вызовом:
- Двенадцать лет, пьянюга, все из дому пропивал и меня лупил по чем
попало. А тут пришел и опять ко мне - бить. Я - за топор и ему показываю:
не подходи, не дамся. Ну, он - на меня, а я его - обухом. Так и повалился.
Я сначала думала, он пьяный просто, тюкнула-то несильно. А ему, видишь,
хватило. Я, конечно, за доктором, тот пришел, говорит: все, убийца ты,
Любовь Яковлевна. А вот не жалею, ни вот столечко не жалею. Три месяца в
тюрьме просидела и только два раза конвой ударил. А то ведь - чуть не
каждый день... И следователь не бил - я же сразу все как есть рассказала,
ему легко было дело закрывать. Он меня жалел даже, чаем угощал...
Руки у нее полные, с короткими пальцами. На одном до сих пор след от
кольца - глубокая вмятина. Говорит, обручалка так вросла, что в тюрьме не
могли снять - распилили. Колец, хотя бы и обручальных, зэкам, конечно, не
положено. Да и к чему оно ей теперь - обручальное кольцо?
Собираются есть, складываем вместе, что у кого. Я запаслась перед
этапом: пока сидишь под следствием, можно покупать продуктов на десять
рублей в месяц. Как раз для того запаслась, чтобы приехать в лагерь не с
пустыми руками. Но до лагеря ничего не довезла, кроме нескольких головок
чеснока. Все раздала на этапе: такие жалкие, такие заморенные были все эти
женщины! Половине из них и передачи-то в тюрьму никто не носил. А ведь
некоторые даже не из тюрьмы, а из лагеря в лагерь, то есть сидят уже
несколько лет. Серые, отечные, с синими губами. Или, наоборот -
ярко-красными от дешевой помады на том же сером лице. И рука сама тянулась
- давать, и внутри меня кто-то истошно выл от жалости... Как выяснилось
позже, это была ошибка - все они были все же заключенные лагерей общего
режима, а я ехала на строгий. Там и продуктов можно покупать только на пять
рублей в месяц, и посылок почти не бывает (раз в год по истечении половины
срока - пять килограммов), а администрация может лишить по своему
усмотрению и того и другого. И как правило - лишает... Так что наши, когда
я до них добралась, оказались еще больше голодными и заморенными. Но -
более похожими на людей в моем понимании: другой взгляд и осанка другая. И
этапную мою глупость, в которой я чистосердечно покаялась, мне сразу
простили, посмеявшись - оказывается, почти все делают то же самое на первом
этапе. Нормальная человеческая реакция, если видишь все это в первый раз
свежим взглядом. Привезенные же мною головки чеснока ели со страшной
экономией два месяца, и все это время меня корежило от стыда, хотя все о
моем легкомыслии и думать забыли.
То, что я - политическая, вызывает законный интерес во всех клетках. И
приходится мне рассказывать все сначала: и про права человека, и про стихи,
и стихи читать - для всех, на весь вагон. Благо конвойный и сам явно
заинтересован и разговору не мешает. Теперь мои европейские и американские
аудитории удивляются, как это я все помню наизусть и как легко отвечаю на
вопросы. А это потому, леди и джентльмены, что мои первые большие
аудитории-залы не меньше, чем на сто человек - были вот эти столыпинские