"Элеонора Раткевич. Одноногий бегун" - читать интересную книгу автора

край света. А вот бабушка утверждала, что знавала этого бегуна, И что ногу
он подвязывал не для того, чтоб уберечься от последствий своей волшебной
быстроты, а совсем по другой причине. Просто отнялась у него эта нога, вот и
весь сказ. Причем бабушка говорила, что бегуном он тогда только и заделался,
когда остался при одной ноге. Раньше-то он бегал не быстрее прочих,
резвостью особой не отличался. А вот как стряслось с ним несчастье, бедолагу
злость разобрала: как, мол, это так, да неужто ж я больше никогда ходить не
буду? Нет уж, врешь - буду! Не ходить - бегать буду! А если кто не верит -
утрись, почтеннейший... а я все равно буду, вот тебе же назло и буду! Это
уже потом про него сказки слагать стали... а со временем и вовсе забыли,
почему бегун - и вдруг одноногий. А поначалу ему ох как неласково пришлось.
Шаг - и носом в пыль, другой - и опять мордой в лужу, а то ведь и о
камешки... небось, к тому времени, когда калека стал бегуном, у него на роже
больше мозолей наросло, чем на пятке: легко ли эдак оземь грохаться?
А чем ты от него отличаешься, Шекких, внучок любимый? Не ты ли
восхищался им втайне - в полной, между прочим, уверенности, что и сам смог
бы сделаться бегуном ничуть не хуже, если нужда случится? Так ведь она и
случилась - разве нет? Так чего же ты ждешь, одноногий бегун? Делай свой
первый шаг... И тебе куда как легче: не следят за тобой насмешливые глаза
бывших друзей, не звучат за твоей спиной ехидные голоса, с деланным
сочувствием обсуждая каждое твое падение. Ты один, и тебя никто не видит,
некого тебе смущаться. Никто тебе и слова не скажет - тишина кругом...
А в тишине и вообще хорошо принимать решения...

- Ах ты рожа чернильная! - взревел Шекких, и толстоморденький майор
конвульсивно вздрогнул.
Обвинение было не совсем безосновательным. Мгновением назад Шекких так
грохнул кулаком по столу, что деловые бумаги содрогнулись и поползли куда-то
в сторону, а чернильница подскочила на добрый вершок, и по дороге
встретилась с майором. Шекких нимало не преувеличил: рожа у майора сделалась
и впрямь чернильная.
- Печать тебе требуется? - зловеще осведомился Шекких. - Так ты мне
только скажи, на какое место ее тебе поставить, а я уж мигом! Так поставлю -
за всю жизнь не отскоблишь!
Боевой офицер знал бы, как образумить разбушевавшегося подчиненного. Но
майор Шеккиху попался тыловой, канцелярский. Едва ли он хоть раз в жизни
держал в руках оружие поопасней детской деревянной сабли, а уж ярости такой
в человеке ему точно видывать не доводилось. Бедняга только и сумел, что
пискнуть неразборчиво и забиться на стул с ногами, будто спасаясь от собаки,
пытающейся цапнуть его за лодыжку. Никаких стратегических преимуществ этот
маневр майору не принес. Когда дрожащее от ужаса майорское пузо оказалось
вровень с перекошенной физиономией Шеккиха, тот схватил майора за поясной
ремень левой рукой и занес было правый кулак...
- Рядовой Шекких - смир-но!
Не оборачиваться на голос Шекких уже научился: две или три попытки
ограничиться простым поворотом головы окончились для него такой раздирающей
болью, что он и не пытался повторять их. Он нехотя отпустил майора и
повернулся весь очень естественным на первый взгляд движением. Шекких
несколько дней учился этому плавному развороту, упорно избавляясь от
малейшей нарочитости. И подумать только, в какую минуту пришлось