"Натиг Расул-заде. Год любви" - читать интересную книгу автора

назюзюкался, и теперь у него трещит голова и пересохло во рту.
В подтверждение своих слов могу сказать что я, например, хорошо знаю
руководителя одного солидного учреждения, у которого вовсе нет подбородка,
то есть подбородок-то у него, конечно, есть, но до того незначительный и
сплюснутый, что вроде бы и нет его, но несмотря на такой изъян он весьма
активно проявляет волю и держит в ежовых рукавицах все учреждение, в котором
работают и люди с выдающимися подбородками - этим признаком сильной воли.
Однако увлекся я и отошел в сторону от едва начавшегося повествования.
А пока я старался опровергнуть общепризнанной штамп в литературе, этот
парень, что сидел в постели, уже успел умыться и теперь брился, едва
удерживая бритву в дрожащих, непослушных пальцах. Мысли путались в его
гудевшей голове, и когда стук тяжелых старинных часов, висевших на стене в
передней, проступал в ушах, ему казалось, что это своеобразный реквием по
ушедшим минутам, невозвратно утерянным дням в его жизни. Когда он кончил
бриться и вторично умылся холодной, взбадривающей водой, с восторгом ощущая
покидавшую его головную боль и унимавшуюся Дрожь в пальцах, и уже мог
взглянуть на себя в зеркало без мрачных, угнетающих мыслей, раздался звонок
телефона. Звонок показался ему слишком громким, подобно несчастью,
ворвавшемуся в его воскресное утро. Тщательно вытирая руки и лицо, он
смотрел на звонивший телефон, тяжело и туго соображая, кто бы это мог быть.
Несмотря на воскресный день проснулся он рано - плохо спалось всю ночь - и
был рад, что наконец-то наступило утро. А чтобы звонили так рано - он глянул
на часы: половина девятого - это, пожалуй, было слишком большой редкостью,
чтобы не воспринять ранний звонок, как гром в тихом утре одного из дней,
который уже завтра станет прожитым и ненужным, как использованная бумажная
салфетка. И только насухо вытерев руки - зачем торопиться, кому надо,
подождет, а кому не очень - и звонить не станет, - он поднял трубку, и тут
сообразил, что сейчас придется говорить, говорить какие-то слова, и этими,
может, пустыми и никчемными словами начнется еще один день, а говорить
сейчас было противно, от одной мысли о разговоре тошнило и хотелось крепко
сжать зубы, но он уже держал трубку у уха, болезненно морщась, и в трубке
послышалось резкое:
- Эй, чего молчишь?
- Кто это? - вяло и равнодушно спросил он.
- Это Таня...
- Вы, вероятно, не туда попали, - промямлил он, вспомнив
что никакой Тани не знает.
- Ты что, не Самир?
- Самир, - признался он, теперь уже более напряженно вслушиваясь в
звуки ее голоса.
- Ну, и я говорю, голос у тебя такой же, разве что немножко сонный. Я
же Таня, Таня... Ты что, в самом деле не помнишь? Таня из Москвы... Жила на
Тверском бульваре, недалеко от вашего института... Ну как, вспомнил?
- Вспомнил, - проговорил он, и тут на самом деле вспомнил, будто
вспыхнуло и заполыхало в памяти, обдав все существо его горячим дыханием
прошлого - да как же он мог забыть? Он чуть не заорал от неожиданно
обрушившейся радости. - Таня! Вот здорово! Ты что, в Баку?
- Ага, - она счастливо рассмеялась на том конце провода. - Я в Баку, и
не успела приехать, тут же где-то посеяла сумку. Хорошо хоть записная книжка
была не в ней, номер твой записан, вот позвонила...