"Лобсанг Рампа. История Рaмпы (Скитания разума)" - читать интересную книгу автора

и тронулся с места. Рука монаха сильно вытянулась, напрягшись, как железный
прут, потом раздался хруст, и она оторвалась от плеча. Джип двигался дальше.
С громким треском сломалась кость и правая нога оторвалась от тела. Джип
остановился, в него сел Губернатор, и машина поехала, волоча за собой по
каменистой дороге истекающее кровью тело полумертвого монаха. Солдаты
забрались в грузовик и тоже уехали прочь, таща окровавленную руку и ногу.
Отвернувшись в приступе дурноты, я услышал где-то за домом женский
вскрик и следом грубый хохот. Потом китайское ругательство, когда женщина,
по-видимому, укусила насильника, и захлебнувшийся вопль после ответного
удара ножом.
А надо мной была глубокая синева ночного неба, щедро усеянная
крохотными светящимися точками, где были иные миры. Многие из них, как я
знал, населены. Сколько же еще на свете миров, думал я, таких же варварских,
как Земля? Меня окружали трупы. Не погребенные трупы. Трупы, сохраняющиеся в
морозном воздухе Тибета, пока их не сожрут стервятники или еще какие-нибудь
дикие звери. Не осталось собак, которые могли бы в этом помочь, потому что
китайцы перебили их себе в пищу. И кошки не охраняли более храмов Лхасы,
потому что всех их тоже перебили. Смерть? Жизнь тибетца имела для
коммунистических интервентов не большую ценность, чем сорванная травинка.
Передо мной возникли неясные очертания храма Потала. Теперь, в слабом
свете звезд, грубые лозунги китайцев растворились в темноте и стали не
видны. Прожектор, установленный над Священными Гробницами, злобным взглядом
окинул долину Лхасы. Монастырь Чакпори, моя Школа Медицины, выглядел
пустынным и заброшенным. С его башни донеслись обрывки непотребной китайской
песни.
Некоторое время я пребывал в глубоком созерцании. Неожиданно Голос
произнес:
- Брат мой, теперь ты должен удалиться, ибо ты долго отсутствовал.
Поднимаясь, оглянись хорошенько вокруг.
Я начал медленно подниматься, раскачиваясь, словно пушинка на
своевольном ветру. Взошла луна, заливая долину и горные вершины прозрачным
серебристым светом. Я с ужасом увидел древние монастыри, разбомбленные и
обезлюдевшие, где повсюду были разбросаны никому больше не нужные убогие
пожитки. Сваленные в беспорядочные кучи не погребенные трупы хранил от
разложения вечный холод. Одни сжимали в руках молитвенные колеса, с других
была содрана одежда, а тела изорваны в кровавые клочья взрывом бомбы или
осколками металла. Я увидел уцелевшее Священное Изваяние, чей взгляд,
казалось, был полон сострадания к впавшему в кровопролитное безумие
человечеству.
На скалистых утесах, где отшельничьи пещеры прижимались в нежных
объятиях к горным склонам, я видел одно убежище за другим, разоренные
завоевателями. Отшельники, годами пребывавшие во мраке уединения в
стремлении к духовному совершенству, мгновенно ослепли, когда солнечный свет
вторгся в их кельи. Почти у каждого разрушенного убежища лежал мертвый
отшельник и рядом с ним его преданный друг и слуга.
Больше у меня не было сил смотреть. Резня? Бессмысленное убийство ни в
чем не повинных, беззащитных монахов? Какая от этого польза? Я отвернулся и
попросил тех, кто меня направлял, удалить меня с этого кладбища.
Задача моей жизни, как я это знал с самого начала, была связана с
человеческой аурой, тем излучением, которое полностью окружает тело