"Богомил Райнов. Наивный человек среднего возраста ("Эмиль Боев" #4)" - читать интересную книгу автора

Он отвел меня в их спальню, достал из гардероба старый плащ и мешочек,
куда складывали ненужные пуговицы.
- Возьми иголку, катушку с нитками и все их пришей!
- Куда?
- На плащ. Везде, где есть место.
И я начал пришивать, преодолевая голод и усталость.
Когда я, наконец, кончил, была уже ночь, поскольку основной секрет
отцовских наказаний состоял в их продолжительности. Весь плащ был обшит
пуговицами, каждый его квадратный сантиметр - большими и маленькими,
стеклянными, пластмассовыми, костяными, перламутровыми, от рубашек, от
пальто, от платьев. Получилось и впрямь странное одеяние, было бы интересно
сохранить его как свидетельство изобретательности отца. Но, увидев результат
моих стараний и молчаливо одобрив их, отец приказал:
- А теперь возьми ножницы и спори их!
Трудно перечислить все его выдумки подобного рода, да и ни к чему. Но
одно из самых неприятных наказаний, при воспоминании о котором я и сейчас
чувствую сильную боль в правой руке, - было писать. За любой провинностью,
допущенной мною в школе, следовало приказание:
- Напишешь ясно, четко, красивым почерком: "Когда я прихожу в школу, не
приготовив уроки, я позорю себя и своих родителей. Мои родители делают все,
чтобы я стал человеком, и не заслуживают того, чтобы их позорили. Обещаю,
что никогда больше не приду в школу, не приготовив уроки". Понял?
- Я не уверен, что все точно запомнил...
- Сядь там! Я тебе продиктую. А потом ты перепишешь сто раз.
Сто раз, потому что текст сравнительно длинный. Был бы короче,
переписывал бы двести раз. В общем - с обеда до поздней ночи, при этом мне
не разрешалось есть и даже пить воду.
Обычно в конце концов он заставал меня после полуночи заснувшим за
столом и все еще не переписавшим текст столько раз, сколько он того
требовал. Тогда он двумя пальцами брезгливо приподнимал меня за воротничок,
словно ему было противно прикасаться ко мне, и приказывал:
- Иди спать! А завтра допишешь, что не дописал.
Однажды вечером, когда я был занят усердным переписыванием очередного
текста в своей комнате, а дверь в гостиную была приоткрыта, я случайно
услышал разговор между матерью и отцом.
- По-моему, ты перебарщиваешь, когда наказываешь его так надолго, -
говорила вполголоса мать.
- Надо, чтобы наказание было длительным, чтобы у него было время
осознать свою вину, - спокойно возразил ей отец.
- Не знаю, способен ли он вообще что-то осознать, - вздохнула она. -
Мне кажется, он такой тупой...
Я почувствовал, как меня охватывает бешеная злоба. И не столько против
отца, который не был мне отцом, сколько против родной матери, которая
считала меня тупым после того, как хладнокровно позволяла превращать меня в
слабоумного. Мне с трудом удалось подавить в себе эту злобу. И может быть,
именно потому, что мне удалось себя побороть, своим детским умом я
неожиданно сделал открытие. Я раздражал этого человека, раздражал прежде
всего самим своим существованием, но также и этим внутренним сопротивлением,
этим скрытым упорством, которое нетрудно было почувствовать.
Через несколько дней я воспользовался своим открытием. Не помню, какую