"Богомил Райнов. Дорога в Санта-Крус" - читать интересную книгу автора

памяти помимо моей воли. Я думал о них просто так, как думаешь над ребусом,
чтобы убить время. По крайней мере тогда мне и в голову не приходило
использовать их как темы. Мне казалось, что нетрудно придумать что-нибудь
поинтереснее, чем эти городские драмы. В душе я все еще надеялся, что напишу
интересную книгу. Она будет начинаться именно так:
"Дорога в Санта-Крус узкая и размытая дождями, но самым неприятным было
не это..."
Я надеялся, что напишу роман, для которого пока что был готов только
вступительный пассаж. Надеялся, хотя был ярым сторонником социального
искусства. В кафе "Средец" мы только и говорили об этом социальном
искусстве, спорили о принципах социалистического реализма. Но я был убежден,
что социалистический реализм - это не обязательно описание только житейской
прозы, что если искусство преподносит тебе то же самое, что преподносит и
жизнь, то от такого искусства нет никакой пользы.
Мой друг Макето, который тогда учился в Академии художеств, приехал
как-то в свое село. Родители как раз только что побелили комнаты.
- На этой стене я нарисую тебе большую картину, - сказал Макето сестре,
хотел обрадовать ее.
- Какую картину?
- Я нарисую тебе голубое небо, под ним зеленые холмы, а на переднем
плане широкое поле колосящейся пшеницы.
- Поле? - нахмурилась сестра. - Да я целый день гну спину в поле, а ты
хочешь, чтобы я, вернувшись домой, снова на него смотрела?
Вот и я, как сестра Макето, мечтал о чем-то таком, что отличалось бы от
каждодневного, потому что в жизни нашей тогда было много неприглядного,
много грязи. Грязь была на улице и в быту. Осенние рассветы с туманами,
толпы спешащих на работу мрачных людей, мальчишки, продающие газеты и
выкрикивающие тревожные новости; закопченные фасады домов, окна, завешенные
черной бумагой, с наклеенными на стекла белыми полосами на случай
бомбардировки; толкучка, гам и моросящий холодный дождь на базаре, где можно
было купить только желтые тыквы да всю в грязи свеклу; провонявшие горелым
жиром трактиры, и бедняки, заливающие горе дешевым вином; растрепанные
старые проститутки на улице Сердика, высматривающие свои жертвы из темных
подъездов, где пахнет грязным бельем; длинные вереницы легковых автомобилей
серого цвета, набитых немецкими солдатами, отправляющимися в неизвестном
направлении; уличные перекрестки, куда мы стекались на демонстрации и
обнаруживали, что полиция уже окружила их; тесные мансарды, где мы курили и
спорили до хрипоты, - все это я знал слишком хорошо, чтобы увидеть в этом
увлекательный сюжет, а не обычные будничные картины.
И вот однажды капризная судьба, которая обычно довольно грубо обходится
с дебютантами, неожиданно смилостивилась надо мной и подарила мне
экзотическую тему, совсем готовую. Действительно готовую - только садись и
пиши!
Я ездил в Пловдив - мне нужны были книги из городской библиотеки, т. к.
я сам писал большую книгу о современном искусстве. Ни больше, ни меньше как
"Историю искусства XX века". Я молодой, но многообещающий автор, только что
окончивший гимназию, работал в кабинете Вичо Иванова. Однажды утром, войдя
туда, я застал его беседующим с каким-то не первой молодости человеком,
худым и настолько загорелым, что он походил на индейца.
- Это брат Теодора Траянова, - представил мне Вичо незнакомца. - Только