"Богомил Райнов. Реквием" - читать интересную книгу автора

над мудреной загадкой, а потом и меня включили в игру. Мы сидели с ним на
мраморной скамейке, в тени, на пустынной набережной, и Любо детально освещал
мне обстановку, а когда рассказ его подошел к концу, он добавил безо всякой
связи:
- А у меня, братец мой, есть сын...
В ту памятную ночь в горах роковые события разразились на рассвете, и,
хотя вокруг нас яростно свистели пули, нам опять удалось разминуться со
смертью. А тут, в Венеции, ощутить присутствие роковой опасности было почти
невозможно, она таилась в будничном покое, и, когда Любо лениво брел по
мосту в сторону Местре, слегка приволакивая ногу, смерть налетела на него в
виде черной машины, в виде пьяной черной машины, да так внезапно, что в этот
раз избежать ее не удалось, - отброшенный к перилам Любо остался лежать на
мосту, точнее, его окровавленное и все еще вздрагивающее тело.
- А у меня, братец мой, есть сын...
Только этому его сыну, второму, не суждено было долго прожить на
свете. Получив сообщение о гибели Любо, Мария пришла в состояние полной
депрессии, заботу о ребенке доверили другой женщине, и через
непродолжительное время его унесла какая-то болезнь, не помню, какая именно,
хотя это не имеет значения, раз это существо ушло из жизни, едва появившись
на свет.
Так что я сейчас иду не к Любо - его давно нет в живых, и не к его
младшему сыну - его тоже нет в живых, а к старшему, живущему вместе с
матерью, и, честно говоря, особенно не тороплюсь на эту встречу, так что
если я еле-еле плетусь по бульвару Дондукова, то вовсе не из желания
погреться на бледном весеннем солнышке - мне хочется по возможности оттянуть
это неприятное свидание.
Именно неприятное. Как будто идешь к раковому больному и с ужасом
думаешь, что тебе придется добрых полчаса сидеть в больничной палате, не
зная, куда смотреть и о чем говорить, всячески стараясь не касаться той или
иной темы и хранить бодрый вид. Конечно, ты бы навестил больного куда
охотнее и даже с приподнятым настроением, если бы у тебя была уверенность,
что своим посещением ты спасешь больного или хотя бы облегчишь его
страдания. Но тебе отлично известно, что ни спасения, ни облегчения ты ему
не принесешь и что твой визит всего лишь дань традиции, ритуал, одинаково
тягостный для обеих сторон.
Еще при своем первом посещении Марии в один из приездов в Софию из
дальних странствий я знал, что выполняю именно такой ритуал, одинаково
тягостный для обеих сторон. Она никогда не проявляла ко мне ни тени
дружелюбия, и не только в силу той странной ревности, которую проявляют иные
жены к близким друзьям своих супругов. Для нее я был олицетворением той
невидимой инстанции, которая отняла у нее мужа, оторвала его от семейного
очага и превратила в нечто свое. И теперь, когда случилось непоправимое,
было бы глупо надеяться, что в этом доме, где я и прежде не мог жаловаться
на чрезмерное радушие, меня встретят с распростертыми объятиями.
Как я и предвидел, Мария встретила меня с ледяной холодностью,
неохотно ввела в небольшую, скромную, но чисто прибранную прихожую, села у
окна и с унылым видом положила руки на колени, тогда как я устроился в углу
между радиоприемником и фикусом, выбрав, может быть совершенно
несознательно, самое темное место в комнате.
Женщина сидела молча и ждала, пока я заговорю, отчего мне было очень