Западная Пруссия. Май 1945 года

Вольфганг Кран, Йохим Штубе, Тильдер Нойбах, Вольт Бринкер и Хайнц Отт

Майский лес был наполнен запахами весны, солнечным светом и пением птиц. Весело лезла вверх свежая зелёная травка на пригревах, и даже в сырых ложбинах всё напоминало о том, что на пороге у мира — лучшее время года. На пороге — лето.

На прогалине, под склонёнными узловатыми ветвями дубов, сидели люди. Сидели, привалившись к корявым стволам, вытянув ноги. Пятеро подростков 14-16 лет — в крепких ботинках на шнуровке, лыжных брюках и куртках с откинутыми капюшонами, надетых на чёрные свитера с высоким горлом.

Рослый, крепкий парнишка с решительным лицом, выглядевший постарше остальных, рассматривал разостланную на коленях карту. На груди у него висел бинокль, на ремне — эсэсовский кинжал и парабеллум в расстёгнутой кобуре, два подсумка рыжей кожи.

За ремень были заткнуты две штоковых гранаты на длинных рукоятках. У бедра лежал МР40 со сложенным прикладом.

Напротив него, положив поперёк колен грубо-разлапистый FG45 с изогнутым магазином, сидел, откинув светловолосую голову к дереву и с закрытыми глазами пожёвывая травинку, тонкий худощавый мальчишка.

Пистолета и подсумков у него не было, магазины торчали из карманов куртки, а на поясе висел складной нож в замшевом чехле.

Третий мальчишка — самый младший на вид — спал, свернувшись в комок, надвинув капюшон и почти судорожно обняв «фольсгевер» FG2, дрянную десятизарядку на самодельной перевязи.

Сзади на школьном ремне висели штык и осколочная граната, из кармана выглядывала рукоять отделанного серебром маленького маузера, какие носят офицеры Люфтваффе. Нет. Носили, пока Люфтваффе существовали.

Рядом со спящим стояли кучкой пять тощих рюкзаков. К ним была прислонена вторая FG2.

Четвёртый парень, стоя на коленях, аккуратно снимал пергаментную обёртку с хрусткого бинта (другой бинт — в пятнах, скомканный — лежал у его ног). Сзади на спине парня висел «стэн» — копия английского пистолет-пулемёта, до предела упрощенное детище последних лихорадочных месяцев.

Ремень оттягивали аптечная сумка с красным крестом, финка в красивых, расшитых бисером, ножнах, два подсумка и заткнутая за него граната. Короткий ёжик стрижки и растущие почти от самых бровей волосы придавали лицу парня угрюмое выражение, не вязавшееся с негромкими словами:

— Сейчас потерпи немного, хорошо? Я быстро.

— Я уже столько терплю, — ответил мальчишка, лежавший перед ним на самодельных носилках. Штаны у него были приспущены, в правом бедре чернела открытая рана. На фоне свитера лицо лежащего выглядело особенно бледным.

Когда бинт лёг на рану, мальчик крупно вздрогнул, лоб покрыл мгновенно выступивший пот. Закусив губу, он прикрыл глаза и тихо, отрывисто спросил: — У меня гангрена? Скажи правду.

— Да какая гангрена, — ловко бинтуя рану, «санитар» ободряюще подмигнул. — Просто сложная рана. Давай глаза не открывай, поспи. Без тебя не уйдём.

— Лучше бы ушли, — раненый не выдержал и застонал. Оборвал стон и продолжал: — Ну, зачем я вам? Я же обуза. Оставьте меня, отлежусь и выберусь куда-нибудь.

— Вольфи, слышишь, как он голос подаёт? — «санитар» укоризненно покачал головой. Не отрываясь от карты, старший отозвался серьёзно:

— Да он просто дезертир. Отлынивает путём ранения. Ты давай ставь его на ноги, Тилле.

— Ты у нас ещё бегать будешь. Слышишь, Вольт? — Тилле потрепал раненого по щеке. Тот слегка повеселевшим голосом отлаялся:

— Ну, тебя, тупая баварская свинья.

— Заткнись и спи, прусский кретин, — так же дружелюбно ругнулся Тилле, поднимаясь на ноги. Проходя мимо Вольфи, он покачал головой в ответ на вопросительный взгляд...

...Две недели назад, 28-го апреля, пробивавшаяся к Берлину пехотная дивизия «Гаудинер» была разгромлена во встречном бою частями 47-й советской армии.

Остатки одного из батальонов гитлерюгенда рассеялись у Руппинер-канала — большая часть ополченцев была уничтожена, взята в плен или просто разбежалась.

Около полусотни ребят сумели выйти из кольца и двинулись в направлении Мюритц-зее, где оставались войска генерала Хейнритци — группа армий «Висла» — по пути нападая на противника на фермах и дорогах.

9 мая радио на одной из ферм, где они ночевали, сообщило о том, что война в Европе закончена полной капитуляцией: Шёрнер сдал в Праге последние организованные немецкие войска.

Это известие словно выдернуло некий стержень из большинства гитлерюнге. Они хорошо сражались, они отказывались складывать оружие, как большинство старших ополченцев, потому, что верили — армия сдаться не может.

Мало кто из них верил в чудесное спасение или чудо-оружие — слишком много уже их было, этих обещаний. Но АРМИЯ?!.

Из сорока двух человек, ночевавших на той ферме, тридцать один сложили оружие прямо во дворе. Уже не солдаты, а напуганные, надломленные дети, стремящиеся лишь к одному — попасть домой, домой, что бы их там не ждало.

Тем более, что, если совсем честно, русские оказались не такими уж страшными оккупантами, как ожидалось — мальчишки имели возможность наблюдать их вблизи. Большинство гитлерюнге были пруссаки, дом — недалеко...

Вольфганг Кран, сын погибшего в Варшаве офицера, командовавший отрядом во время одиннадцатидневных скитаний, сперва схватился за оружие, но почти мгновенно остыл. Просто махнул рукой, плюнул и ушёл в дом с теми десятью, которые решили драться. По разным причинам.

Кто-то потерял на войне столько и стольких, что уже физически не принимал мысли о сдаче врагу. Кто-то воспитывался всю жизнь так, что не принимал мысли не о сдаче, а о самой жизни в иной Германии.

Кое-кто по-прежнему наивно и по-детски мечтал о военных приключениях и подвигах. Кое-кем двигала личная преданность боле старшим и решительным товарищам, родившаяся ещё в играх...

Вольфи увёл дальше на северо-запад свою десятку. Увёл на смерть, потому что никакой победы уже не могло быть. В тот же день они расстреляли на шоссе штабной «виллис», а к вечеру подожгли танк, ремонтировавшийся на обочине, и перебили экипаж.

Раненый танкист, подпустив их ближе, застрелил одного из парней раньше, чем был добит. На следующий день, не удержавшись — шёл проливной холодный дождь — зашли пересидеть на ферму, хозяин которой был дядей одного из мальчишек.

Этот самый дядя и привёл русских. В яростном бою пятеро гитлерюнге были убиты. Остальные ушли в лес, унося с собой раненого...

Их оставалось пятеро. Вольфганг Кран — Вольфи, шестнадцатилетний сын офицера вермахта.

Его друг и ровесник Йохим Штубе, вся семья которого погибла при бомбёжке — Йо.

Тильдер Нойбах — Тилле, санитар и единственный не-пруссак, пятнадцатилетний беженец с востока, навидавшийся за последний год всякого.

Вольт Бринкер — тоже пятнадцатилетний парень, раненый в бою на ферме и носивший в кармане куртки потрёпанное иллюстрированное издание «Песни о Нибелунгах».

Самый младший в отряде — четырнадцатилетний Хайнц Отт — «Хассе», привязанный к Вольфи и Йо, как хорошая собака.

Ещё у них были галеты, шоколад и несколько банок консервов.

* * *

— Что будем делать дальше?

Вольфи остриём кинжала начертил на мокрой земле свастику. Подрезал её, перевернул. Вытер кинжал и убрал его в ножны. Йо выплюнул травинку и повторил вопрос:

— Что будем делать дальше?

— Что-то неясно? — хмуро спросил в ответ Вольфи. — Или ты испугался?

— Смертельно, — согласился Йо и, открыв глаза, легко поднялся. Понизил голос: — Хассе надо отослать. У него мать и сестра живы. И Вольта оставить — где угодно. Мне кажется, русские его не тронут. Ну, а мы попробуем ещё...

— Я думал — скажешь и нам разойтись, — ровно ответил Вольфи. Йо удивился:

— Куда нам уходить? Некуда, дружище. Куда со своей земли уйдёшь... Так что?

Вольфи ожесточённо хлопнул о колено картой и снова развернул её. Молча.

Хассе зевнул, сонным движением откинул капюшон, сел и потянулся, улыбнувшись всем вокруг и всему вокруг — так радостно и светло, что остальные невольно улыбнулись в ответ.

— Доброе утро, — радостно сказал он, укладывая винтовку на колено. — А я голодный. Я сейчас умоюсь и можно будет поесть?

— Можно, — Вольфи поднялся на ноги. — Пошли, поговорить надо.

Хассе хлопнул глазами, но послушно поднялся и пошёл за Вольфи к ручью, тихо журчавшему за кустами. Тилле, перебиравший в сумке остатки медикаментов, поднял голову и проводил их печальным, понимающим взрослым взглядом...

— Сдай оружие и уходи, — закончил Вольфи. Губы у Хассе давно прыгали, он моргал и кривился. И сейчас дрогнувшим голосом сказал:

— Не отдам... За что ты меня?

— Уходи, придурок, — тихо ответил Вольфи. — Уходи.

— Не уйду, — покачал головой Хассе.

— Уйдёшь, — многообещающе сказал Вольфи. — Я тебя излуплю так, что тебе останется только уйти.

— Бей, — со слезами сказал Хассе. — Бей, как хочешь, каждый день бей, только разреши с вами.

Вольфи качнулся вперёд и положил руки на плечи младшего:

— Глупый, — тихо и ласково сказал он. — Уходи же. У тебя дом, мама, сестричка... Уходи. Мы уже все мёртвые, а ты ещё можешь...

— Что могу? — Хассе посмотрел мгновенно высохшими глазами. — А, могу. Сдать оружие, уйти могу... А вот... — он быстро сунул руку в карман. — Тоже сдать? Это сдать, да?

На серебряной пластинке, врезанной в рукоять небольшого пистолета, было написано готической вязью:

МАЙОРУ КРОЙЦЕ ОТТУ — ЗА ХРАБРОСТЬ И ВЕРНОСТЬ РЕЙХУ, ЛЮФТВАФФЕ И БОЕВЫМ ДРУЗЬЯМ

— Сдать? — требовательно спросил Хассе. — И домой уйти, да? Приказывай, давай, давай, давай! — из глаз у него вдруг брызнули слёзы, и Хассе закричал: — У меня, может. Только этот пистолет остался — и всё! Обо всём, для всего... я... а ты... я... — он захлебнулся, и Вольфи, морщась, отвернулся, слушая, как Хассе всхлипывает. Потом, не поворачиваясь, бросил:

— Хватит, перестань. Не пинками же тебя гнать, дурака.

— Вольфи, спасибо! — обрадовано крикнул Хассе — так, словно его наградили подарком.

— Умойся, гитлерюнге, — сурово приказал Вольфи, кладя руку на висящий на бедре МР. — И пошли есть. В самом деле пора...

... — Вольт, тебя оставим на одной из ферм, — Вольфи хрустнул галетой. — На первой ферме. Какая будет.

Лицо Вольта стало испуганным, он приподнялся на локте. Растерянно спросил:

— Почему? Я...

— Ты ранен и просто обуза для нас, — жёстко сказал Йо. — Мы собираемся воевать дальше. Десять секунд помолчи и подумай. И скажи, что нам с тобой делать.

Стало тихо. Вольт переводил взгляд с одного лица на другое. На его скулах выкатились желваки, и мальчик отрывисто сказал:

— Да. Меня надо оставить. И будь всё проклято.

— Ну и всё, — Вольфи хрустнул галетой. — Сейчас и пойдём...

...Русская колонна прошла без боевого охранения. Солдаты сидели и лежали в грузовиках — отложив оружие, в расстёгнутых гимнастёрках или рубашках, они смеялись или пели странные, длиннословные песни, то грустные, то лихие, с присвистом... но одинаково чужие и страшные на этой земле, под прозрачным майским небом Германии.

Мальчишки провожали удалявшийся в тучах пыли хвост колонны взглядами волчат, спасшихся из разорённого логова. Наконец Йо перевернулся на спину, положил автомат на грудь и тихо сказал:

— Они считают себя победителями.

— Они и есть... — Вольфи осекся и, опустив голову на скрещённые руки, сухо приказал: — Всем спать. Вечером пойдём на ферму...

...Вокруг все спали. Вольт бездумно следил за тем, как над лицом Хассе, сплетая паутинку, суетится паук. Мальчишка смешно морщил нос, словно собирался чихнуть. Садилось солнце, и паутинки блестели алым.

Нога почти не болела. И не чувствовалась. Вольт подумал равнодушно, что ему её, наверное, отрежут. В любом случае. И что дальше? Как он будет жить в той, другой, Германии? Да и будет ли она — Германия?

— Германия, — тихо сказал он вслух и снова посмотрел на садящееся солнце. Потом достал из кармана книгу, бережно перелистал потрёпанные, зачитанные страницы. Он не мог без гордых слёз читать строки «Песни...» — и стыдился этого, и скрывал эту щемящую гордость.

Зигфрид, герой в крылатом шлеме, смотрел с иллюстрации на мальчика. Вольт осторожно отложил книгу. Ещё раз посмотрел на спящих товарищей.

Ему отрежут ногу. А если бы и не отрезали — кем он будет? Чем будет заниматься? Как будет жить он — побеждённый — в побеждённой стране, где законом станет воля победителей? Он будет хромать по знакомым улицам на костыле и, может быть, солдаты в чужой форме станут его подкармливать...

Нет, он не был зол на русских. Они победили честно. Они не разрушали с неба городов и не сжигали фосфором и напалмом женщин и детей. Но сражаться с ними Вольт больше не мог. А жить побеждённым — не хотел.

Всё, чему его учили все пятнадцать лет, всё, во что он верил, всё, чем он дорожил — сопротивлялось самой возможности такого исхода.

Вольт сунул руку в карман штанов и, достав маленький плоский «маузер» VТР-3, вздохнул, закрыл глаза и быстро выстрелил себе в рот.

* * *

Вольт приснился Вольфгангу под утро. Погода перестала быть майской, лил унылый бесконечный дождь. Вчетвером, сбившись в кучу и накрывшись двумя плащ-палатками, они спали в гуще кустов недалеко от дороги, по которой всю ночь шли машины.

Все прошлые сутки они шли и шли пешком, прошли не меньше пятидесяти километров. Останавливаться было нельзя — перед этим они подожгли два бензовоза на шоссе.

И только когда ноги окончательно отказались их нести, они заползли в эту чащу и уснули. Беспробудно, так, что даже промокшие плащ-палатки и сырая одежда не могли их разбудить.

Хотя сперва Вольфганг думал, что проснулся. Он шёл и шёл по мокрому лесу — один. Не мог понять, что случилось и где остальные ребята.

Потом впереди мелькнуло солнце, и мальчишка выбрался из чащи на опушку, на озёрный берег. Сияло солнце, было жарко, а на большой коряжине, вросшей в песок, сидел и улыбался Вольт.

В этот момент Вольфганг понял, что видит сон. Вольт был совсем не такой, каким они его зарыли — белый, неподвижный, с затылком, испачканным мозгом и кровью.

Он был живой и он улыбался, глядя на своего командира. Волосы Вольта были мокрыми, но от воды — он недавно искупался. Всё его снаряжение, вся одежда, кроме спортивных трусов, лежали и висели на той же коряге.

— Привет, командир, — сказал Вольт, не переставая улыбаться.

— Привет, — Вольфганг подошёл к нему и сел. Только теперь ощутил, что от него самого пахнет мокрым металлом и отсыревшей тканью. Запах был тяжёлый, не летний. Что ещё говорить, он не знал. Но Вольт и не ждал слов.

— Вам надо уходить, — сказал он, перестав улыбаться. — Они идут по вашим следам. Через два часа вас окружат. Вы, конечно, всё равно попадёте сюда... но это очень страшно — умирать, — короткая улыбка была невесёлой, хотя и яркой. — Я встречу вас, вы только быстрее идите.

— Куда? — безмятежно спросил Вольфганг.

— Вы поймёте, — Вольт всем телом повернулся к Вольфгангу. — Быстрее. Иначе — смерть...

...Вольфганг проснулся.

Плащ-палатка протекала прямо на лицо. Но это было неважно. Обострённым чутьём дичи мальчишка ощутил — уже недалеко по лесу рыщут те, кто должен их найти.

— Йо, — он толкнул локтем Штубе.

Йохим проснулся мгновенно:

— Да? — услышал Вольфганг тихий шёпот.

— Вставай, поднимайте всех. Надо очень быстро уходить.

— Куда? — Йохим уже толкнул ещё кого-то, в мокрой темноте завозились.

Вольфганг вздохнул. Он ощущал себя идиотом... но в то же время твёрдо знал, что поступает единственно правильно:

— Сейчас разберёмся.