"Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. Третья книга" - читать интересную книгу автора

надежде, что благодаря им любовь народа к нему возрастет. Чего
же, однако, он этим достигнул? При появлении верблюда все
пришли в ужас и в негодование; при виде пестрого человека иные
отпускали шуточки, иные громко выражали свое отвращение: это-де
мерзкое чудище, появившееся на свет только в силу случайной
игры природы. Коротко говоря, Птолемей надеялся, что он угодит
египтянам и что их естественная преданность ему от этого только
усилится, однако надежда обманула его. Только тут уразумел он,
что гораздо больше удовольствия и наслаждения получили бы они
от чего-либо красивого, изящного и совершенного, нежели от
смешного и безобразного. С тех пор и человек и верблюд были у
него в загоне, а вскорости, по небрежению и отсутствию
надлежащего ухода, и тот и другой приказали долго жить.
Пример Птолемея заставляет меня колебаться меж страхом и
надеждой, боюсь же я вот чего: а вдруг чаемое наслаждение
обернется чувством гадливости, сокровища мои превратятся в
угли, вместо туза я вытяну двойку, вместо того чтобы угодить
своим читателям, я их прогневаю, вместо того чтобы повеселить,
оскорблю, вместо того чтобы понравиться, разонравлюсь, и
кончится дело тем же, чем кончилось оно у Эвклионова петуха,
воспетого Плавтом в Горшке и Авзонием в Грифоне и других
сочинениях: этот самый петух открыл клад, за что его башке дали
по шапке. А уж если что-нибудь подобное случится, то пеняй на
себя! А коли случалось когда-нибудь прежде, то ведь может и еще
раз случиться. Hо не бывать этому, клянусь Геркулесом! Я
убежден, что все мои читатели обладают неким родовым свойством
и лично им присущей особенностью, которую предки наши именовали
пантагрюэлизмом; в силу этой особенности они никогда не
истолкуют в дурную сторону того, что вылилось из души чистой,
бесхитростной и прямой. Я знаю множество случаев, когда они,
видя, что автору уплатить нечем, принимали в уплату доброе
намерение и тем довольствовались.
А теперь я возвращаюсь к моей бочке. А ну-ка, братцы,
выпьем! Полней стаканы, друзья! Hе нравится - не пейте. Я не
из тех назойливых пьянчуг, которые принуждают, приневоливают и
силком заставляют собутыльников и сотрапезников своих хлестать
и хлестать - и непременно залпом, и непременно до чертиков, а
это уж безобразие. Все честные пьяницы, все честные подагрики,
все жаждущие, к бочке моей притекающие, если не хотят, пусть не
пьют, если же хотят и если вино по вкусу их превосходительному
превосходительству, то пусть пьют открыто, свободно, смело,
пусть ничего не платят и вина не жалеют. Такой уж у меня
порядок. И не бойтесь, что вина не хватит, как это случилось на
браке в Кане Галилейской. Вы будете выливать, а я - все
подливать да подливать. Таким образом, бочка моя пребудет
неисчерпаемой. В ней бьет живой источник, вечный родник. Таков
был напиток в чаше Тантала, изображение которого почиталось
мудрыми брахманами; такова была в Иберии соляная гора,
прославленная Катоном; такова была золотая ветвь, посвященная
богине подземного царства и воспетая Вергилием. Это подлинный