"Г. Пятаков. Философия современного империализма (Этюд о Шпенглере.)" - читать интересную книгу автора

Шпенглер - настоящий идеолог империализма, в полном смысле этого слова.
Он ищет оправдание империализму, ищет идеологическую форму существования,
ищет возможность жить, действовать и чувствовать, не впадая в отчаяние.
Генерал Бернгарди, агитатор-политик Чемберлен, беллетрист Редиард Киплинг
или поэт Маринетти - идеологи того же порядка, и родословная Шпенглера в
такой же степени восходит к ним, как и к Риккерту-Виндельбанду. Понять
плоскую мешанину философских разглагольствований нового пророка буржуазии,
не установив этого основного факта, нельзя, ибо империализм Шпенглера есть
не случайность, не сосуществует рядом с его "судьбой", "неповторяемостью",
"культурными циклами" и т. п., а есть ключ к пониманию всей этой
идеалистической пустяковины.
Любопытно признание самого Шпенглера о зарождении его "философии":
"... в 1911 г. я, под впечатлением Агадира, открыл мою философию"...*2
Знак, под которым родилось это новое вероучение, весьма знаменателен.
Агадирский инцидент был показательным предвестником приближающегося
мирового столкновения различных борющихся между собой объединений
финансового капитала. Этот предвестник пробудил в душе Шпенглера его
империалистский пафос и заставил с тревогой вглядываться в будущее.
И эта тревога за существование капитализма в его высшей форме
финансового капитализма есть характерная исходная точка мировоззрения
Шпенглера.
"Понятие катастрофы, - уверяет Шпенглер*3, - в заглавии книги не
содержится.
Если вместо "закат" сказать "завершение"..., то элемент "пессимизма"
будет исключен, от чего истинный смысл понятия нисколько не изменится...
Книга обращалась к людям действия... Дать образ мира, с которым можно
жить... было подлинной целью моего труда... Человек действия живет в вещах
и с ними... Всякая строка, написанная не для того, чтобы служить
практической жизни, кажется мне не нужной".
Вот подлинные слова самого пророка, свидетельствующие об основном
смысле философии сей. Дать образ мира, с которым можно жить, дать не
бездельным умозрительным философам, а людям действия, которые живут не в
сфере мыслей, а в вещах и с вещами, дать этот образ служа практической
жизни - такова задача, поставленная себе Шпенглером. Он издевается над
"чуждающейся жизни романтикой литераторов, над мечтательным погружением
филологов в какое-нибудь далекое прошлое, робостью патриотов (!!) с их
постоянной оглядкой на предков, прежде чем решиться на какой-нибудь шаг",
над "сравнением за недостатком самостоятельности". И далее в нем говорит
самый неприкрытый, обнаженный немецкий империалист:
"Мы, немцы, после 1870 года страдали от всего этого больше, чем
какой-нибудь другой народ. Не мы ли стучались во все двери к древним
германцам, к крестоносным рыцарям, к грекам Гердерлина, когда нам нужно
было узнать, как нужно действовать в эпоху электричества. Англичанин был
счастливее в этом отношении... Исторической болезнью все еще страдает и
немецкий гуманизм и идеализм наших дней; она заставляет нас строить
вздорные планы об улучшении мира и ежедневно порождает новые проекты,
которые ставят себе целью основательное и окончательное устроение всех
областей жизни и которых единственная практическая ценность заключается в
том, что Лондон и Париж оказываются перед лицом более слабых противников.
Ясно? Долой мечтания, долой "планы улучшения мира", нам нужно