"Отречение от благоразумья" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Андрей Леонидович, Кижина Мария)

КАНЦОНА ШЕСТАЯ Дом, где все кувырком

Должно быть, привратник у входа в посольство пережил несколько мгновений изрядного ужаса, когда напротив него остановилась черная карета в сопровождении верховых, и тип, говоривший с изрядным германским акцентом, сообщил, что «его высокопреподобие Густав Мюллер, легат и нунций Апостольского престола, желает видеть венецианского посла». Захлопали двери, забегали слуги, напоминая разворошенный муравейник, я немедленно подобрал валявшуюся на столе серебряную маску, изображавшую то ли плачущее, то ли смеющееся лицо, с намеком продемонстрировав ее сначала понимающе кивнувшему Мак-Даффу, а затем презрительно скривившемуся отцу Мюллеру, не признававшему радости светских развлечений и считавшему, что я переигрываю в изображении легкомыслия. Маску у меня отобрал вечно хладнокровный Лабрайд, молча вернув ее на место.

Господин посол изволил задерживаться. Святые отцы обсуждали недопустимое попустительство императора, почти уравнявшего в правах католиков и протестантов, причем с каждым новым аргументом герр Мюллер становился все раздраженнее. Я от нечего делать прогуливался по зале, краем уха ловя — не донесется ли чего любопытного из-за запертых дверей?

Предчувствия, как говорится, меня не обманули. Откуда-то из глубин дома прозвучал визг, или, скорее короткий отчаянный вскрик, сменившийся топотом быстро бегущих ног. Топот стремительно приближался, наше благочестивое общество недоуменно переглянулось, я вовремя отступил от дверей, потому что с другой стороны в них врезалось некое быстро летящее тело, ворвалось внутрь, захлопнуло створки, помчалось дальше, но запнулось о край ковра, шлепнулось на пол и оказалось точно у ног сурово нахмурившегося отца Мюллера.

— Спасите... — всхлипнуло тело. — Он хочет меня убить!

В коридоре загромыхали шаги преследователя, во всеуслышанье обещавшего «прикончить этого негодяя». Беглец сделал неудачную попытку забраться под кресло, укрывшись складками белоснежной сутаны и черного плаща преподобного Мюллера, а двери распахнулись во второй раз, впустив новое лицо неведомой нам драмы.

Упомянутое лицо имело самое непосредственное отношение к Матери нашей Римской Церкви, ибо носило ярко-красное облачение кардинала и лихо съехавшую набок бархатную шапочку (и что кардинал делает в чужеземном посольстве? Странно...). Лет ему было около тридцати, и никто бы не усомнился, что длинная череда предков незнакомца происходила из благословенной Италии. Увидев нас, он в некоторой растерянности остановился, быстро убрав правую руку за спину, однако я успел заметить, что в ней зажат короткий хлест, коим погоняют верховых лошадей. Весело у них тут...

— Соблагоизвольте объяснить, что происходит! — на редкость вовремя вострубил отец Лабрайд, разрушив немую сцену и заставив все придти в движение. Незнакомец в кардинальском одеянии, сообразив, что к чему и кто наведался в посольство, грохнулся на колени. Преследуемый им молодой человек весьма резво пополз на четвереньках к ближайшей двери, намереваясь тихонько исчезнуть, но был уловлен за шкирку Мак-Даффом и ввергнут в прямостоячее положение, в коем и остался пребывать, поглядывая на нас из-под рыжей челки взглядом опасливым и лукавым. Почему-то я проникся к нему симпатией — в юнце чувствовалось причудливое смешение порочного и незамутненного, эдакое веселое нахальство и самоуверенная убежденность в том, что ему все сойдет с рук.

— Он хочет меня убить, — повторил молодой человек, тщетно стараясь привести в порядок порванные кружева на рубашке и расшитом золотом, вызывающе ярком камзоле. — Он сумасшедший, святые отцы, честное слово, сумасшедший! Его недавно выпустили из приюта скорбящих на голову, а зря — там ему самое место!

— Заткнись, кобелиное отродье — рыкнул итальянец, но мигом прикусил язык и уже почти спокойно представился: — Луиджи Маласпина, кардинал этого многострадального города, к вашим услугам. Покорнейшее прошу вашего прощения, святые отцы, за то, что вам невольно пришлось стать свидетелями столь безобразной сцены, но кое-кто здесь иногда нуждается в хорошей трепке!

— А вы кто? — рявкнул громоносный отец Мюллер и повернулся к переминавшему с ноги на ногу молодому человеку.

— Станислав фон Штекельберг, секретарь при его светлости имперском наместнике Мартинице, — назвался тот, и я подумал, что от судьбы не уйдешь: вот перед нами человек, которого так рьяно обвинял во всех грехах злополучный Краузер. Однако мне по-прежнему казалось, что самые страшные преступления этого потрепанного красавчика — участие в пьяных дебошах и наставление рогов неосторожным мужьям. — И если вам угодно видеть господина посла делла Мирандолу, святые отцы, то его здесь нет. Его вообще нету в Праге, он вернется завтра или дня через три. Все городские головы сейчас в совете, кроме этого, — он выразительно ткнул пальцем в кардинала. — Его туда не пускают, вдруг еще блеять начнет, опозорит высокое собрание... Ай! Спасите!

Давненько же я не принимал участия в растаскивании драк. Нам с отцом Фернандо выпало держать Штекельберга, вопившего, что его убили и незаслуженная гибель во цвете лет требует отмщения, а здоровенному Лабрайду и престарелому Мак-Даффу — Маласпину, размахивавшего хлыстом и громогласно требовавшего, чтобы ему дали спустить шкуру с «этого мерзавца». Страсти кипели, пока не были заглушены поистине тевтонским ревом отца Мюллера, больше подходившим для какой-нибудь битвы при Грюнвальде :

— Шайсен Готт! Пре-кра-тить!! Немедля! Ваше преосвященство, стыдитесь! Фон Штукельберг или как вас там, придержите язык! Shtill bleiben!

— В самом деле, почему бы вам для разнообразия не помолчать? — мой совет предназначался только для одного человека, но, как водится, пропал втуне. Обвинения сыпались, как горошины из дырявого мешка, нам оставалось только внимать:

— Святой отец, все имеет свои пределы, и мое терпение в том числе! Неужели для вас не имеет значения, что забота о душах пражан угодила в руки самозванцу, да еще и еретику! Он таскается в Нижний горд, якшается с фон Турном и его протестантами, я сам видел!

— Лучше якшаться с протестантами, нежели с сатанистами, подобно вам!..

— Кто сатанист? Я сатанист?! Нет, вы послушайте этот лепет! Маласпина, вам лавры Торквемады не дают спать спокойно? Да вы Pater Noster не способны прочитать без запинок! Сидели бы в своем захолустье и не лезли, куда не просят!

— Штекельберг, вам не приходило в голову, что покровительство — вещь не слишком надежная? — в голосе кардинала просто заструился отравленный поток. — Вдруг во время ночных прогулок Мартиницу попадется на глаза кто-то более привлекательный? Что вы тогда будете делать, выскочка несчастный?

— Позаботились бы лучше о том, чтобы снова не угодить к любезным вашему сердцу умалишенным, — не замедлил с ответом секретарь наместника. — Кстати, Маласпина, как это вы в ваши пятьдесят восемь лет умудряетесь выглядеть на тридцать? Не поделитесь секретом, что за подарки вам присылают со Златой улички от некоего Никса? И, кстати, святым отцам наверняка будет любопытно узнать имена тех дам, что каждый вечер устремляются к вам на исповедь... Очевидно, на них действуют ваши вдохновенные проповеди?

Аристократическая физиономия Маласпины пошла яркими багровыми пятнами, сменившимися зеленоватой бледностью, отчего кардинал стал похож на изваяние карающего ангела, разве только положенный по канону огненный меч заменяла плеть. Отец Мюллер многозначительным кивком указал мне на дверь в коридор, и я на редкость вовремя выскочил из приемной залы, утащив за собой порывающегося что-то сказать юнца. Вслед нам громыхнули створки и понеслись рьяно дискутирующие голоса черного и белого духовенства.

— Вам не дорога жизнь, вы терпеть не можете церковников или развлекаетесь от нечего делать? — поинтересовался я, когда мы удалились на безопасное расстояние. — Что за шуточки насчет сатанизма в присутствии святейшей инквизиции? Да будет вам известно, что в Консьержери уже не знают, куда деваться от доносов на пражских сектантов, в число коих якобы входит ваш патрон Мартиниц и вы сами.

— Правда? — почему-то обрадовался фон Штекельберг, но тут же погрустнел: — Вот сволочи... Его сиятельная светлость Мартиниц обожает заводить врагов, а расхлебывать, как всегда, приходится мне... — от уныния он мгновенно перескочил на нахальную деловитость, осведомившись: — Знакомиться будем? Вы, судя по всему, тоже подвизаетесь в роли канцелярской крысы? Вы англичанин?

— Во времена моего дедушки за такой вопрос было принято убивать на месте, — хмыкнул я, и мой собеседник в притворном ужасе попятился:

— Матерь Божья, неужели шотландец? Заранее прошу прощения, я не хотел, не знал, и вообще всегда уважал ваших соотечественников и сочувствовал несчастной королеве Марии...

— Почти верно, хотя выражать соболезнования по поводу кончины мадам Марии Стюарт лучше не мне, а отцам Мак-Даффу или Лабрайду. Мои родные края несколько южнее, — я представился и с затаенным удовольствием полюбовался, как новый знакомый ломает язык, стараясь без запинки произнести мое имя. После третьей попытки он сдался, махнул рукой и прислушался к отдаленной полемике благочестивейших отцов церкви. Она затихала, как отползающая за горизонт гроза, значит, там пришли к общему решению.

— В сейм собрались, — озабоченно сказал фон Штекельберг. — Так я и знал! Хотите глянуть на представление? Куда забавнее того, что дают в балаганах или зверинцах, и, что немаловажно, совершенно бесплатно!

— Хочу, — кивнул я. — А вы опять станете бузить и пиявить Маласпину?

— Стану! — сердито рявкнул молодой человек. — И его, и кто под руку попадется! Они, между прочим, ничуть не лучше!

Он сорвался с места и устремился навстречу двуцветному угольно-снежному отряду доминиканцев, предводителем которых на сей раз оказался пражский кардинал, и, не дожидаясь разрешения, затарахтел:

— Совершенно правильно, святые отцы, воистину верно! Власти духовной и светской надлежит идти рука об руку, изничтожая всех врагов, начиная с тех, что ловко прикидываются друзьями... За мной, святые отцы, вперед, прильнем к шатающимся столпам отчества в поисках истины!

— Бойкий мальчик, — высказал свое мнение Мак-Дафф, как обычно, не рвавшийся в первые ряды. — Как полагаете, многое в его россказнях — правда?

— Если он — сатанист, то я — Екатерина Медичи, — честно сказал я. — Между прочим, просветите меня, отче — сей отрок что, стремится, кроме секретарского, обзавестись тем же званием, кое носили разнообразные миньоны блаженной памяти короля Генриха III Валуа?

— Если верить Маласпине и Краузеру... — пожал плечами отец Алистер, признававший только свидетельство собственных глаз и строгие логические выкладки. — Хотя вид у него, надо признаться, наводящий на размышления... Слушайте, Райан, вы все равно отправитесь шастать по здешним злачным местечкам, так прихватите господина имперского секретаря с собой и потолкуйте по душам о смысле жизни.

— Сделаем, — легкомысленно пообещал я.

Наше сообщество вывалилось из венецианских владений на залитую осенним солнцем Влашскую улицу, разместилось по каретам и седлам, и небольшой кавалькадой отправилось к оплоту имперской власти — королевскому дворцу, ныне отданному во власть совету наместников.