"Отречение от благоразумья" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Андрей Леонидович, Кижина Мария)

КАНЦОНА ЧЕТВЕРТАЯ Тропою Магдалины

Спускаясь по лестнице, я почему-то пребывал в уверенности, что нашего гостя проведут в одну из комнат на нижнем этаже, но по дороге выяснилось — неизвестный пожелал быть размещенным не где-нибудь, а в подвале! Кого это к нам принесло? Неужели вернулись добрые старые времена и защищенные от чрезмерно любопытных глаз и ушей подвалы считаются лучшим местом для встреч?

В подземельях Консьержери сохранился дух минувших времен — спертый, тяжелый и отдающий застарелой плесенью. Вдобавок, добавляя необходимый завершающий штрих, там капало с потолка и стен, а откуда-то доносилось непонятного рода зловещее урчание, жужжание и гудение (потом я выяснил, что это всего лишь горячий воздух в каминных трубах и вода в, пардон, отхожих местах). Мсье Жак Калло, придворный художник принца Конде и автор десятков кладбищенских пейзажей от которых несносно разило плохо скрываемой некрофилией, наверняка остался бы доволен нашими интерьерами и не побрезговал бы перенести их на полотно, создав неплохую жанровую картину под названием «Инквизиторы допрашивают уличенного еретика». Хотя нет... Еретик-то, похоже, сам готов на дыбу забраться, ползает на четвереньках по полу, цепляется за рясу отца Густава (тот потихоньку, но все же брезгливо отпихивает его в сторону), завывает на разные голоса, переходя от благочестивейшего «Salve Regina» к таким словечкам, которые и во Дворе Чудес с трудом поймут.

— Нас что, решили превратить в приют для безумцев? — спросил я у отца Лабрайда, раскладывая на каменной столешнице необходимое бумажное хозяйство. Святой отец (коего все мы, включая и герра Мюллера, негласно почитали за эксперта по разновидностям еретиков, безошибочно вылавливавшего как шарлатанов, так и редкие жемчужины истины в многочисленных доносах и обрушиваемых на наши головы бреднях) отрицательно покачал указательным пальцем:

— Он не безумен. Скорее, одержим. Признаки налицо: суженные зрачки, непроизвольно гнущиеся конечности, истощение, животные звуки...

— Тогда экзорцизмом его! — с искренним воодушевлением неофита предложил отец Фернандо, и осекся, заметив укоризненные взгляды старших наставников.

— Успеется, — отрезал господин папский нунций и наклонился над елозившим по мокрому полу человеком, пытаясь выяснить, что привело его сюда. В ответ последовала долгая нечленораздельная речь, закончившаяся отчетливо различимой мольбой: «Покаяния, покаяния!»

— «Пеницентиаджите» — «Всепокайтеся», — злорадно буркнул отец Алистер, и, покосившись на наше грозное начальство, мы тихонько захихикали. Семнадцатый век на дворе, а не тринадцатый, но некоторых ошибки предшественников ничему не учат. Не нового же дольчинита к нам принесло лихими ветрами? Или спятивший флагеллант — вон как рьяно пытается вскарабкаться на скамейку, над которой висят орудия утонченного ремесла наших пытальщиков, и стянуть огромный, жутковатый кнут?

Отцу Лабрайду, неприязненно взиравшему на это безобразие, очень скоро прискучило исполнять роль зеваки, и он начал действовать, для начала кликнув скучавших за дверью стражников и весьма умело (видно, сказывался долгий опыт) устроив все наилучшим образом. Незнакомца бесцеремонно вздернули с пола, окатили ведром воды похолоднее — чтобы прекратил блажить, пихнули на привинченный к полу табурет и на всякий случай приковали к стене. Создалось впечатление, что он по-мазохистски обрадовался. Теперь нам всем удалось разглядеть столь внезапно заявившегося гостя, и я подумал, что присутствую при редчайшем случае — отец Лабрайд — умудренный в своем благородном ремесле эксперт-демонолог — ошибся. Безумец чистой воды, и даже хуже того — из тех, кого порой приходится наказывать за «излишнюю любовь к деве Марии и всем святым». Чрезмерное усердие столь же вредно, как чрезмерное пренебрежение своими обязанностями.

Возраст одержимого, чье имя пока оставалось для нас тайной, я определить затруднялся. С равным успехом ему можно было дать и двадцать, и тридцать, из чего следовало: истина где-то посредине. Национальность тоже непонятна, хотя в произношении отдельных слов мелькает смутный немецкий акцент. Черняв, тощ — от природы или из-за обстоятельств, явно пренебрегает заботами о собственной внешности и производит впечатление скользкого типа. Такие с затаенным удовольствием прикидываются увечными-калечными, дабы выклянчивать на паперти любого собора Европы побольше милостыни.

Отцы-инквизиторы тем временем напряженно совещались. Мнения разделились: скептический отец Алистер полагал, что к нам угодил мошенник, коего следует допросить, выдрать как следует и отправить на рудники, где от него будет куда больше пользы. Прямолинейный Лабрайд придерживался первоначального вердикта об одержимости злым духом, хотя и не настаивал. Отец Фернандо по молодости и неискушенности собственного мнения пока что не имел. Взоры присутствующих обратились к радетельному герру Мюллеру — в этом случае принимать решения надлежало ему.

— Значит, ты стремишься покаяться? — отец Густав пристально уставился на незнакомца. Тот задергался, мыча, резко кивая и неразборчиво проклиная одолевавших его бесов. — Отлично. Приступим, братие. Секретарь, записывайте.

Можно подумать, я тут пирожками на ярмарке вразнос торгую...

Экзорцизм — дело тяжкое, неблагодарное и долгое, наполненное заунывными голосами монахов, воплями не желающего покидать человеческое тело духа, перемешанных с ором этого самого тела, которому тоже приходится несладко. Мне приходилось бывать на подобных церемониях, и я заранее приготовился к тому, что в голове у меня до самого вечера будут звенеть крики, молитвы и проклятия, листы протоколов отсыреют и чернила начнут расплываться, а спасаемый начнет говорить с такой скоростью, что я не успею записать и половины его признаний. Впрочем, как раз это не беда — то, что я не запомню, наверняка будет проходить по ведомству бреда и белой горячки.

Однако я забыл, что нунциатуру Консьержери подбирали из знатоков своего дела. Отец Мюллер и его правая рука отче Лабрайд помнили ритуал, что называется, назубок, даже не справляясь с рекомендуемым для таких случаев «Thesaurus Exorcismorum», и мне оставалось только прислушиваться, как первоначальная литания об успехе задуманного сменяется положенным пятьдесят четвертым Псалмом и молением об изгнании «злобного дракона».

Кающийся тип сидел смирно, только дрожал и хлюпал носом, но когда герр Мюллер попытался вопросить обосновавшегося в нем демона, взвился, хлопая цепями по стенам, и заблажил так, что из-за двери заглянул стражник, узнать, не нужна ли какая помощь. Цепи, к счастью, оказались крепкими, демон (теперь я уже не сомневался в правоте отца Лабрайда) — слабоватым, и, вволю подрав горло, смирился с грядущим изгнанием. Мне стало немного жутковато — наш одержимый сидел, вытянувшись в струнку и, пялясь неизвестно куда выпученными карими глазенками, отвечал на вопросы, почти не раскрывая рта, размеренным и глуховатым голосом, весьма отдаленно смахивающим на человеческий. «Впрочем, — подумалось мне, — чревовещатели со Двора Чудес умеют проделывать трюки получше этого».

Допрос повел отец Густав, изредка вмешивался педантично уточняющий некоторые подробности отец Алистер, я деловито скрипел пером и прикидывал, на сколько может растянуться это представление. Выходило, что демону можно только посочувствовать.

Я в точности записал в протокол все, что говорил демон, устрашенный грозными инквизиторами, но здесь приведу лишь самые интересные вопросы и ответы. Допрашивали, разумеется, наши светоносные отцы Густав и Лабрайд:

— Я, Густав Мюллер, священник Христа и Церкви, во имя Господа нашего, повелеваю тебе, нечистый дух, если ты находишься и прячешься в теле данного человека, созданного Богом, дабы ты обозначил свое присутствие в привычной тебе манере, и назвал имя, на кое ты станешь откликаться.

— Адрамаэль, — неприязненно ответил демон и заставил подчиненного ему одержимца харкнуть в святого отца. К счастью не попал.

— Давно ли ты овладел этим человеком и при каких обстоятельствах?

— Год назад по вашему счету. Я вошел в него вместе с его нечестивыми мыслями и потому, что мне было приказано.

— Собираешься ли ты добровольно покинуть это тело?

— Нет, — судя по выражению лица одержимого, он пытался изобразить ухмылку, хотя получалось в точности то самое выражение, что у собаки с прищемленным дверью хвостом.

— Зачем ты вселился в этого человека?

— Дабы подчинить его.

— Ради каких целей?

— Сие ведомо моему хозяину, но не мне.

— Кто твой хозяин?

— Демон, принявший облик человека.

— Какого человека? Назови его имя.

— Нет (пауза). Он живет в Праге... — опять пауза, одержимый начинает раскачиваться взад-вперед, высовывает и втягивает язык, не в силах заговорить. — В Праге. В доме, полном личин.

— Есть ли в Париже или Праге люди, подобные тебе? Назови их.

— Есть, но я их не встречал, — последовала новая долгая пауза, сменяющаяся бульканьем и невнятно выговоренным именем, похожим на «Мартин». — Он среди них.

— Ведомо ли тебе что-нибудь о секте, именующей себя Орденом Козла?

Дальше понеслась хриплая, приглушенная скороговорка:

— Прага, Прага... Филипп... Филипп-алхимик. Он не такой как я, он может приказывать. Они кружат возле Праги, они ищут входа... Улетай, святая ворона, не то на тебя поставят силки...

На «святую ворону» герр Мюллер, кажется, обиделся. Вдобавок зловредный «Адрамаэль» явно сдавал позиции: отмалчивался или зло шипел в ответ, что предвещало его скорую кончину. Святые отцы, решив, что из этого на редкость бестолкового демона больше ничего не вытянешь, приступили к финальному экзорцизму, долженствующему окончательно изгнать злого духа из тела человека туда, откуда он явился. Не принимавший участия отец Алистер украдкой потянул меня за рукав.

— Что сказано в письме? — преспокойно осведомился он. Я сделал невинные глаза:

— В каком письме, святой отец?

— Ап Гвиттерин, не прикидывайтесь глупее, чем вы есть, — отец Мак-Дафф с неудовольствием покосился в сторону одержимого, от чьих воплей, казалось, сейчас треснет потолок. — Зная вашу натуру, могу смело предположить: стоило почтеннейшему господину Мюллеру отвернуться, вы тут же сунули нос в его почту. Послушайте, мы же вроде договорились: новости в обмен на новости.

Я подумал, прикинул так и эдак... И быстрым шепотом пересказал отцу Алистеру краткое содержание послания из Праги. Мне не понадобилось обращать его внимание на многочисленные совпадения и уже двукратно прозвучавшее упоминание об Ордене Козла. Он только кивнул и пробормотал: «Вот оно откуда тянется...»

— Может, этот тип тоже из этих... козлопоклонников? — предположил я. — Струсил и побежал к нам, просить защиты.

— Насчет «струсил» ты совершенно прав, но, будь я главой секты, я таких юнцов гнал бы из нее паршивой метлой, — не задумываясь, ответил отец Мак-Дафф, и, уже возвращаясь на свое место, через плечо бросил: — Как по-твоему, что такое «дом, полный личин»? Балаган? Театр? Кстати, в Праге есть театр?

— Помнится, лет десять назад император Рудольф издавал указ о запрещении любых лицедейских сборищ, — неуверенно сказал я. — Сейчас — не знаю...

Пока мы упражнялись в сообразительности, экзорцизм завершился, и пакостный дух, на прощание заставив свое неудачливое вместилище попрыгать на табурете и весьма похоже изобразить набор звуков, приличествующих скотному двору, сдался, то бишь...

— ...Изошел! — торжественно провозгласили отец Густав и отец Лабрайд, весьма довольные своими действиями. Бывший одержимый с нескрываемым ужасом огляделся по сторонам, соображая, куда это он угодил, затем, что-то припомнив и сопоставив, разразился очередной долгой благодарственной речью, и в завершение попросил пить. Теперь, когда он отвечал сам за себя, он стал выглядеть несколько получше, хотя мне по-прежнему не нравился этот уж больно искренний взгляд.

«Протокол допроса неизвестного человека, одержимого демоном. Продолжение — после изгнания оного демона.

Вопрос: Назовите свое имя, место рождения, место нынешнего проживания и ваш род занятий.

Ответ: Меня зовут... Меня зовут Каспер. Каспер фон Краузер. Я богемский немец, из Праги. Несколько месяцев назад я служил наместнику императора, господину Ярославу фон Мартиницу. Тайная полиция, слежка за подозрительными личностями... Скажите, почему я здесь? Меня привели или я пришел? Мне сказали, что тут мне помогут... Я живу, как в тумане... Какие-то города, люди... Это Париж?

Отцу Мюллеру пришлось отвлечься на более подробное выяснение истории этого несчастного. Как утверждал болезный господин Каспер, год назад в лесу под Прагой неизвестными личностями на него было совершено нападение, после которого он начал испытывать несколько противоестественные для доброго католика желания, как-то: стремление нападать на людей, в особенности молодых женщин, и пить их кровь, избегать посещения церкви и впадать в ярость при виде священных предметов, тягу к темным помещениям и прочее, и прочее... На него стали подозрительно коситься сослуживцы, и, прослышав об открытии Парижской нунциатуры, он решил отправиться во Францию, не рискнув обратиться за помощью к местным, пражским священникам. Он затруднялся описать свое путешествие, утверждая, что оно происходило как во сне, и главным его стремлением было не поддаться искушениям вселившегося демона, призывавшего бросить все и вернуться обратно. Теперь он, бедный маленький человек Каспер, желает покаяться во всех свершенных грехах и согласен принять любое наказание... Только, ради Бога, не на костер!! Умоляю!

А герр Мюллер наседал, как крестоносец на язычника. Не хватало только ножа у горла.

— Знаете ли вы напавших на вас людей?

— Было темно, я их не разглядел... Вернее, я до сих пор не могу примириться с тем, что увидел. Эти люди посейчас живут в Праге, ходят по улицам, пользуются уважением...

— Назовите имена.

— Они... они из венецианского посольства в Праге. Во всяком случае, один из них. Этот человек... Я знал его под другим именем и с другим лицом.

— Подробнее, пожалуйста. — рявкнул грозно нахмурившийся отче Лабрайд.

— Видите ли... У нас в Праге от лица императора правят трое — эта свинья Мартиниц, Вильгельм фон Славата и фон Клай. Франциск фон Клай. У этого молодого человека весьма трудное положение: его брат входит в клику воинствующих протестантов, а сам Клай пытается угодить и нашим, и вашим. Вдобавок, у него весьма независимый характер... В общем, полгода назад он исчез. Ходили разные слухи: мол, его убили протестанты за то, что он не желал перейти на их сторону, или прикончил на дуэли очередной ревнивый муж... Я разыскал людей, которые под присягой поклялись, что присутствовали на похоронах фон Клая, заглядывали в гроб и опознали покойника. У него что-то случилось с лицом — то ли перед смертью он здорово обжегся, то ли его облили каким-то алхимическим составом. Два или три месяца назад я снова встретил его, но теперь он — глава венецианского посольства. У него другое имя, однако этот тот же самый человек, тот же самый!

У фон Краузера вдруг случилась истерика, и пока его отпаивали настойкой крыжовника с валерианой да возвращали к жизни, я пытался было собрать цепочку из узнанных фактов, но не преуспел. Когда незадачливого визитера отхлопали по щекам, вытерли сопли и привели в удободопрашиваемое состояние, беспощадный отец Густав вновь завел свою музыку:

— Вы утверждаете, что погибший фон Клай воскрес из мертвых, обзаведясь иным обликом и иным прозвищем?

— Я не знаю... Но, когда я уезжал, прошел слух, будто синьора Фраскати, бывшая жена Клая, снова собирается замуж. За этого самого посла. За собственного мужа! (Истерическое хихиканье). Вы не знаете, святой отец, а она поклялась никогда более не вступать в брак, пока не отыщет убийц Франциска и не отомстит!

— Мало ли чего сгоряча наобещает женщина... — со знанием дела вполголоса прокомментировал отец Лабрайд, но осекся, увидев молнию в льдисто-серых глазах высокопреподобного патрона.

— Известно ли вам что-нибудь о секте, именующей себя «Орденом Козла»?

— Они существуют. Их много. Я нашел единственный след — девицу по фамилии Маштын. Марыся, то есть Мария Маштын. Возможно, это не настоящее имя, однако она должна быть в Праге. Разыщите ее. И прижмите Штекельберга, обязательно прижмите, он много знает и все расскажет, если ему пригрозить высылкой из Праги или тюрьмой! (Хихиканье).

— Кто такой Штекельберг?

— Секретарь фон Мартиница. По совместительству... (хихиканье переходит в откровенно глумливый смех). Поспрашивайте его, святой отец, поспрашивайте... Про Задний Двор, про актерок, и про вечерние прогулочки над Влтавой...

— Известен ли вам некто, обладающий прозвищем «Филипп-алхимик»?

— Никс с Золотой улицы. Филипп Никс. Он когда-то был придворным алхимиком императора Рудольфа, но с тех пор, как император... Никс теперь живет в Янковицах — это его имение в нескольких верстах под Прагой. Туда все шастают — и Мартиниц, и Славата, и Клай, когда был жив...

— Для чего?

— Философский камень ищут, зачем же еще... Пьют, само собой. Девок туда привозят. Демонов вызывают. Золото из свинца делают.

— Вы присутствовали на этих встречах?

— Нет. Слышал... О-о-о!!!.

Дальнейшие расспросы пришлось отложить — наш подопечный сделался буен и невменяем. Последствия экзорцизма явили себя в новых потоках пены, блевотины и слюней, измызгавших ангелические ризы святых отцов так, что герру Мюллеру и патеру Лабрайду пришлось потом переодеться в чистое, а мне — оттащить загаженные сутаны к нашей прачке, только руками всплеснувшей при виде вонючих и скользких следов работы бедолаги Краузера.

Впрочем, этот растяпа и в последующие дни не сказал ничего нового — то ли очень удачно наловчился врать, то ли действительно страдал потерей памяти. Отец Лабрайд, склонный к прямолинейным и быстро дающим результат действиям, предлагал допросить фон Краузера «с пристрастием», однако герр Мюллер, в противовес инквизиторской пенитенциарной традиции, такового разрешения не дал, заявив, что Краузер — не подозреваемый, а свидетель.

Я заподозрил, что наш духовный пастырь готовит некий процесс, и, точно подтверждая мои мысли, отец Мюллер наведался в Лувр, даровав от имени Папы Павла епископу дю Плесси полномочия легата и вручив ему надзор за душами парижан. После сего события Мак-Дафф тоном записного пророка изрек, что пора складывать сундуки и запрягать лошадей, а я поспешно наведался в квартал Марэ.

...Странная записочка, посвященная прошлому отца Мюллера, не давала мне покоя, и несколько пронырливых типов из числа тех, что всегда околачиваются в любой таверне в ожидании, не подвернется ли случая подзаработать, по моему поручению разыскивали некую девушку — молоденькую сиротку, воспитанную в монастыре, сейчас находящуюся в услужении у знатных господ, возможно, по имени Марлен или Мадлен. Я не мог в точности объяснить, зачем мне это нужно, но следовал вдолбленным заветам наставников-иезуитов: знай о своих врагах и друзьях все, что только можно узнать, и, если они стараются что-то скрыть, обязательно найди это, дабы использовать впоследствии.

Я ничего не имел против господина Мюллера. Ремесло просто у меня такое — знать все обо всех. Девушка пока не отыскалась, но я не терял надежды.