"Отречение от благоразумья" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Андрей Леонидович, Кижина Мария)КАНЦОНА ДЕВЯТАЯ Господа оккультистыВажно, не с кем заснуть, а где проснуться. Место нынешнего пробуждения выглядело приятно и совершенно незнакомо: не Консьержери, не комната в особняке на Градчанской и уж точно не холодная конура в Клементине. Бледно-розовый потолок, обтянутая серебристым атласом мебель, тяжеловесный книжный шкаф в углу и по соседству, словно для контраста — жеманный туалетный столик с тремя зеркалами в причудливых резных рамах, весь заставленный коробочками-шкатулочками-флакончиками. За огромными полукруглыми окнами, наполовину задернутыми кремовыми портьерами, мелькают редкие снежинки. Разгадку подсказал запах, витающий повсюду тонкий аромат духов, в которых преобладали вербеновая эссенция и жасмин. Значит, мы в гостях у пани Домбровской, но, хоть убей, не помню, сколько времени я тут нахожусь — день, два? И где, собственно, владелица дома? Единственный верный способ получить ответы на вопросы — встать, отыскать кого-нибудь, кто знает больше, чем я, и расспросить. Кроме того, мне наверняка предстоит долгое и запутанное объяснение с мадам Маргарет. Надеюсь, я не позволил себе лишнего... впрочем, обычных гостей вряд ли укладывают дрыхнуть в спальне хозяев. И все-таки, какой сегодня день? Мак-Дафф с меня шкуру живьем спустит, если выяснится, что я благополучно увильнул от обязанности присутствовать на церемонии... Церемония! Лоренцо! Мирандола! Суд! Господи, спаси и помилуй! Мне нужно убираться отсюда и со всех ног мчаться в Клементину!.. Одежда нашлась почти сразу, вычищенная и аккуратно сложенная стопка занимала сиденье одного из кресел. Покончив с туалетом, я заглянул в плоскую глубину дорогого венецианского зеркала. Обитавший внутри тип мне крайне не понравился. Выражение физиономии этого субъекта поневоле наводило на мысли о парочке тревожно проведенных ночей и зреющих в его неугомонной голове далеко идущих замыслах. Тип прекрасно сознавал, что влип в нехорошую историю, но не собирался останавливаться на полпути. Он жаждал мести и весьма туманного понятия, называемого им «справедливостью», правда, не представлял, как их добиться. Дверь спальни выходила в коридор, чудом сохраненный в моих расплывчатых воспоминаниях — зеленовато-оливковый ковер и деревянные панели на стенах. Один его конец завершался тупиком и длинным узким окном с мелкими стеклами, потому я направился в другую сторону, очутившись на уводившей вниз лестнице. С первого этажа доносились несколько раздраженные голоса, и я немного постоял на площадке, решая: спуститься или подождать, пока разговор не завершится? Кто знает, как будет воспринято мое пребывание здесь и не скомпрометирую ли я ненароком пани Маргариту. Лучше не спешить. Присев на ступеньку, я по привычке вслушался в долетавшие обрывки реплик, быстро опознав в одном из собеседников Жерома Ла Гранжа. Его оппонент, похоже, давно преодолел рубеж пятидесятилетия, но, судя по уверенному тону, занимал не последнее место в этом мире. Возродившееся любопытство украдкой посоветовало передвинуться ниже и осторожно выглянуть между балясинами перил. К сожалению, вид сверху дал только общее представление: в самом деле, мэтр Жером и некий высокий, мрачного вида старик в складчатом черно-лиловом плаще, застегнутом на массивную золотую пряжку, и в огромном бархатном берете с легкомысленным белым перышком сбоку, опиравшийся на толстую дубовую трость. — ...Нельзя всю жизнь оставаться карликом, суетящимся внутри следа гиганта! — увлеченно вещал мэтр Жером, подкрепляя слова размашистыми жестами. — Аристотель написал, что у мухи восемь лап, и его последователи веками повторяли слова Учителя, хотя любой, поймав упомянутое насекомое, без труда убедится, что количество его лап — шесть! Наука и мы, ее творцы и служители, просто обязаны видеть далее наших предшественников! Иначе к чему все эти университеты, школы, библиотеки и лаборатории! Возьмем, к примеру, мэтра Тихо Браге... — Мэтр Браге следит за своими звездами, пытаясь обнаружить закономерности в их перемещении по небу, и тем опровергнуть платоновскую космогонию, в этом вы совершенно правы, — невозмутимо заметил старик. — Однако, насколько мне известно, он использует при этом только предметы, созданные по законам оптики и механики, и уж точно не прибегает к заклинаниям Темной Кибелы... — Какая Кибела? — взвился Ла Гранж. — Послушайте, почему бы не назвать вещи своими именами? Вы явились за мадемуазель Джейн? Так вот, ее здесь нет, и, при всем уважении лично к вам, мэтр, вашим познаниям и вашим титулам, позволю себе заметить — вы начинаете смешивать различные понятия. Пани Келли — ваша ученица, но отнюдь не ваша собственность! Она самостоятельна как перед лицом светского закона, так и перед требованиями нашего ремесла, и вольна сама выбирать, у кого ей учиться и какой образ жизни вести! Незнакомец в темно-лиловом издал неопределенно-возмущенный звук, но мэтр Жером его не услышал, поглощенный собственной отповедью: — Если мадемуазель задумывается о том, чтобы покинуть вас, это означает только одно — ей надоело быть безгласным инструментом, о котором вы вспоминаете, когда вам требуется в очередной раз навестить ваших духов-подсказчиков! Магистр Ди, вы оказали ей несравненную честь, взяв в ученицы, но пренебрегаете своим долгом наставника, отведя ей роль... «Так это Джон Ди! — ошеломленно сообразил я. — Великий магистр нашего времени собственной персоной! Странно, я представлял его совсем другим... Что же он не поделил с Жеромом и его приятелями — ученицу? По мне, радоваться нужно, избавившись от такой, с позволения сказать, последовательницы!..» — Ладно, ладно, — магистр Ди обреченно махнул рукой. — Возможно, вы правы, я уделял Дженни слишком мало внимания. Тем не менее это еще не повод, чтобы переманивать ее на свою сторону. Только не пытайтесь меня убедить в бескорыстии вашей теплой компании! Хороший медиум потребен всем, а таланты пани Домбровской в этой сфере Знания весьма относительны... — старик повернулся, намереваясь уйти, но вдруг передумал, остановившись и заговорив гораздо тише, однако напряженней: — Ла Гранж, постарайтесь меня понять. Если вы сумеете научить Джейн чему-то, чему не успел или не смог я — прекрасно, я первый выскажу вам свое одобрение. Но мне не хотелось бы узнать, что вы втягиваете ее в какие-то темные дела... Да погодите вы оправдываться, я вас еще ни в чем не обвиняю, хотя мог бы! Прекратите ваши нелепые игрища в тайные ордена, пока ненароком не угодили на костер. Этот нынешний пастырь, Мюллер — человек серьезный и опасный, а вы резвитесь у него на виду, как беспечные детишки. Так вы погубите не только себя, но и дело, которому, по вашему собственному утверждению, столь пламенно служите. И еще, — он поднял палец, останавливая готового вновь разразиться речью Ла Гранжа, — если уж вы решили признать мэтра Никса своим наставником, не позволяйте ему делать из вас слепое овечье стадо. Он погонит вас темными дорогами впереди себя и снимет все сливки, а потом бросит на произвол судьбы. То, к чему он стремится, никого еще не доводило до добра... Всего хорошего. Передайте от меня нижайший поклон пани Домбровской, а если встретите Джейн — скажите, что я не сержусь, но прошу ее серьезно поразмыслить, прежде чем принимать решения. Хлопнула парадная дверь. Грозный магистр белой, серой и черно-буро-малиновой магии удалился, оставив Ла Гранжа в крайнем возмущении, безмерно усугубленном тем, что мэтру не позволили высказаться, и подбросив мне пригоршню новых загадок. Какой тайный орден он имел в виду? Не блаженной ли памяти Черных Козлов? Разве Ла Гранж, мадам Маргарет и их дружки являются духовными союзниками Филиппа Никса? Мне казалось, они сами по себе... Неужели Орден — их рук работа? Но зачем? Может, это очередная разновидность своеобразных забав ученых мужей, любящих придумывать несуществующие сообщества и создавать вокруг них шумиху? Недавно объявившиеся розенкрейцеры со своей «Fama Fraternitatis»2 всю мыслящую Европу на уши поставили, теперь иезуиты с доминиканцами едва ли землю носом не роют, пытаясь отыскать авторов и побеседовать по душам... — Что он хотел? Внизу объявилась пани Маргарита. Как всегда, безупречная, очаровательная и пребывающая вовне грешного мира. Она заворковала, пытаясь успокоить взбешенного единомышленника и выспросить подробности краткого визита господина Ди. Мэтр Жером патетически изобразил в лицах состоявшийся разговор, Маргарита, выслушав, пожала плечами и холодно отрезала: — Его снедает зависть, только и всего. Он отлично понимает, что с кончиной Рудольфа потеряет почти все, и в первую очередь Джейн. Не волнуйтесь, mon ami Жером. Ди теперь лишь тень прежнего великого магистра, лишенная и сотой доли его влияния. Он нам не страшен. — Однако он упомянул о некоем «тайном ордене» и настоятельно советовал держаться подальше от Никса, — доложил Ла Гранж, преданно уставившись на женщину. Пани Домбровска нахмурилась, но спустя миг ее чело разгладилось: — Пусть говорит, что хочет. Собака лает — ветер носит. Да, мэтр Филипп не лишен странностей, но мы сумеем найти к нему подход. Главное, чтобы он не вздумал обвести нас вокруг пальца. Что же до ордена... Пора заняться слухами о прекращении его существования, он свое сделал, заставил инквизиторов побегать, как ошпаренных. Кстати, вы ходили на Старомястскую, посмотреть на этот ритуал жертвоприношения? И после этого они еще смеют называть себя «милосердными»! — Да, — мэтр Жером недовольно скривился. — Много крика, дыма и вони. Студенты из Каролинума и люди фон Турна устроили очередное побоище, пытаясь остановить аутодафе. Кого-то ранили, кого-то помяли в толпе... Пани, вы уверены, что это действительно требовалось? Маргарита снисходительно кивнула, и с этого мига я понял, что ненавижу эту красивую, утонченную, на редкость образованную даму оккультного полусвета, ненавижу просто и незамысловато, как некоторые не могут выносить зрелища ползущей змеи или раздавленного таракана. Значит, Лоренцо Фортунати и неотрекшиеся актеры погибли. Кто следующий? — Кстати... — мэтр Жером глянул наверх и я невольно сдвинулся в сторону, опасаясь быть замеченным. — Как ваш подопечный? — Пока жив, — пани Домбровска испустила короткий гортанный смешок, похожий на мурлыканье довольной кошки. Меня перекосило, ибо сомнений в характере моего здешнего времяпровождения более не оставалось. Вот тебе и отыскал родственную душу. — Пришлось его слегка опоить, чтобы угомонился. К вечеру, наверное, придет в себя и начнет выспрашивать, как да что. Милый мальчик, но до чрезвычайности любознательный и сообразительный. — Зачем он вообще вам понадобился? — сварливо поинтересовался Ла Гранж. — Думаете, убедите его стать нашим осведомителем в стане инквизиторов? — Почему нет? Говорят, я умею находить к людям должный подход... — голоса отдалялись, становясь все тише и неразборчивей, потом долетел скрип открываемой и закрываемой двери. Я еще посидел немного, обдумывая услышанное и мысленно извиняясь перед своей удачей, которую слишком рано счел вероломной изменницей, а затем начал спускаться вниз, настораживаясь при каждом подозрительном звуке. Желания попрощаться с гостеприимной хозяйкой не замечалось. Пусть думает о моем побеге, что хочет. Лестница лепилась к стене обширного нижнего зала, который я пересек едва ли не на цыпочках. Юркнул в прихожую перед высокими темными створками, сунулся в гардеробный шкаф, с радостью обнаружив там собственный плащ и изрядно потрепанную шляпу, навалился на дверь и торопливо выскочил наружу, к неизвестно какому дню недели и мелкому снегопаду. Мне хотелось догнать мэтра Ди и рискнуть задать ему парочку вопросов, но я здорово сомневался, что прославленный магистр снизойдет до беседы с каким-то там мальчиком на посылках из инквизиционного трибунала. К тому же величественный старик в черной накидке отбыл в неизвестном направлении, а где он проживает, я не знал. Ладно, отложим визит к магистру Ди до лучших времен. Желудок во всеуслышание напомнил о себе и своих насущных потребностях. Такое чувство, что ему ничего не доставалось дня три или четыре. Оглянувшись назад, я счел, что мое бегство пока остается незамеченным, но будет весьма разумно не маячить и далее под окнами жилища пани Домбровской. С нее вполне станется затащить меня обратно и снова угостить какой-нибудь отравой собственноручного изготовления. Через два дома по Янской улице я узрел знакомый и притягательный лист жести, украшенный изображением бравого всадника на лихо вздыбленном коне и надписью «Лошадь Валленштейна». Стрелки любых городских часов, по моим прикидкам, должны сейчас находиться между десятью и одиннадцатью утра, значит, заведение мадам Эли наверняка открыто. Пусть в Клементине меня ждет мучительная казнь за долгую и неоправданную отлучку, но я предпочитаю умереть сытым! Человек предполагает, а судьба располагает. Яичница с ветчиной, большой пирог, начиненный земляничным вареньем, и бутылка вишневой наливки обратились в тающий снег и с прощальным бульканьем утекли в канаву. Вина за эту трагическую метаморфозу целиком и полностью лежала на родственничке отца Лабрайда. Том самом жутковатом громиле-хайлендере, которого я, помнится, уже упоминал, и который подрабатывал вышибалой в трактире Эли. Утром, надо полагать, время его трудов заканчивалось и он уходил домой, отсыпаться до вечера. Дугал приехал в Прагу недавно, прежде побывав в Париже. Незнамо каким ветром этого шотландца сдуло с вершин каледонских гор, и понесло на континент. Он говорил, будто хотел навестить родича — патера Лабрайда, которого не видел несколько лет, но, похоже, просто решил мир посмотреть и себя показать. Не обнаружив нашего святого отца в Консьержери и получив сведения, что господа доминиканцы уехали в Чехию, Дугал рванул в Прагу. Будучи человеком самостоятельным, горец категорически отказался жить за счет нунциатуры и принимать деньги от умилившегося приездом троюродного братца-племянничка-кузена Лабрайда и нашел себе работу у пани Эли (кстати, я порекомендовал). Для пущей экзотики Дугал вырядился в шотландский костюм, а будучи еще и человеком простодушным, целыми днями развлекал гостей салона своими разглагольствованиями о цивилизации, по его мнению, «не стоившей и ломаного фартинга». Я уже слышал сплетни, будто в этого дикаря, решившего малость задержаться в городе, успела влюбиться какая-то маркиза, и посылала Дугалу весьма ценные подарки, но малознакомый с куртуазией бесхитростный шотландец все продавал евреям и пропивал. Словом, родственничек нашего патера Лабрайда превратился в очередную диковинку Праги. — Здрас-стье, — изумленно процедил Дугал Мак-Эван, глядя на меня сверху вниз и заставляя страдать от сознания собственной неполноценности и черной зависти. — Все мечутся, как курицы с отрубленными головами, ищут его, думают — зарезали человека в темном переулке, а он вот где шляется! — Ничего не знаю, — с этими словами я сделал попытку проскочить к спасительной трактирной двери. Безуспешную попытку, надо сказать. Рука, небрежно опустившаяся мне на плечо, по тяжести напоминала латную перчатку рыцарей прошлых времен. — Они хотят тебя видеть, — чуть извиняющимся тоном сказал Мак-Эван. — Господин Мюллер и отец Алистер. Я обещал, что ежели встречу тебя, сразу приволоку. Пошли. Я прикинул свои шансы в возможной драке, признал их ничтожными, вздохнул и сдался на милость победителя: — Ладно, идем... Только сперва скажи, какое сегодня число. Шотландец наклонил голову, подозрительно принюхался и вслух поделился наблюдением: — Вроде не пьян... Двадцатое ноября сегодня. Суббота, к твоему сведению. Где тебя носило? Как ушел в город, так и с концами. Этот парень, итальянец, как его... Джулио?.. так вот, он говорит, будто шел в понедельник с дружками, встретил тебя на площади за мостом, хотел заговорить, а ты набросился на них, отругал ни за что, ни про что и убежал. Они решили, что ты окончательно спятил и хотели пойти за тобой, но сначала потеряли в толпе, а потом ты вроде забрался в коляску к какой-то богатой шлюшке и укатил с ней. Эй, ты случаем не у нее все это время проторчал? Ну, и как она, стоила того? Мы поднимались вверх по Янской, я краем уха слушал разглагольствования моего спутника и стража, терпеливо дожидаясь, пока в моей голове усядется мутный осадок всех полученных сведений, а затем спросил, прервав на середине захватывающее повествование о случившейся вчера потасовке: — Фортунати сожгли? — Угу, — кивнул Мак-Эван. — Его, потом еще двух девиц и двух парней из его балагана. Остальные по очереди кричали, что отказываются от якшания с каким-то демоном смуты и во всем каются. Их всех выпороли, покидали в ихние фургоны, объявили указ, мол, возвращение в Прагу им отныне запрещается под страхом смертной казни и повезли прочь из города. Один вдруг заявил, что не станет каяться, начал орать, мол, все подстроено, их мучили, чтобы они отреклись... Его там прямо и задушили. А студенты и эти... вольные братья, ну, черные плащи, полезли на стражу, и стряслась такая заварушка, что до конца я не досмотрел, ушел от греха подальше. Лабрайд потом сказал, что все неправильно... Неправильно? Благочестивый падре Лабрайд находит сожжение уличенных еретиков неверным? Интересно, в каком смысле — что церемония не отличалась положенной торжественностью или?.. — Что решили на суде? — сил оттягивать неизбежное больше не нашлось. Рубить — так сразу. — На каком суде? — уточнил Дугал. — По делу Мирандолы и кардинала Маласпины, — терпеливо пояснил я. — Когда их казнят? — Так не случилось-то суда, о чем и толкую! Отложили его, а святые отцы все перегрызлись между собой!.. Да ты не пугайся, Лабрайд говорит, что ты прав и он в случае чего заступится... Час от часу не легче. Как Великий инквизитор Густав Мюллер мог отменить долгожданный и любовно выпестованный процесс против настоящего изловленного демона из-за отсутствия какого-то секретаря? С какой такой радости отче Лабрайд, терпевший мое присутствие лишь по обязанности и заради возможности обзавестись собутыльником, вдруг выражает готовность взять меня под свое высочайшее покровительство? Что происходит в этом мире, панове? Расспрашивать Мак-Эвана бесполезно: до трактирного вышибалы, пусть и родственника инквизитора, долетают только обрывки сплетен и чужих пересудов, безжалостно перевранные и перепутанные. Вывод: пока я прохлаждался в блудуаре пани Маргариты и предавался греху уныния вкупе с пороком распутства, все переменилось и перевернулось с ног на голову, а может, с головы на ноги. Неужто не угас свет во тьме? Я невольно прибавил шагу, но на перекрестке Янской и Яновского Вражка Дугал удержал меня, развернув не направо, к Влашской и дороге к Карлову мосту, а налево, к Градчанской. На мой удивленный взгляд последовало невозмутимое объяснение: — Господин Мюллер захотел переехать обратно. Мол, тут спокойнее, а вокруг Клементины вечно какие-то бунты... Путь до щедро предоставленного нам особняка я почти пробежал, забыв о голоде, усталости и недавнем отчаянье. Пред водительствуемая верным фон Цорном, стража на воротах оживилась, заметив наше приближение, и встретила издевательски-торжественным салютом. — Вот, привел, — ухмыляясь, отрапортовал Мак-Эван. — Я ж говорил, ничего с ним не сделается. У девки он околачивался. Кто-то украдкой заржал. Мне захотелось дать нахальному родственнику отца Лабрайда хорошего тумака, чтобы не трепался зазря. Открылась калитка, нас впустили в обширный внутренний двор и мы зашагали по припорошенным снегом булыжникам к дверям, обрамленным фигурами двух атлантов. Почему-то выражения их каменных лиц всегда напоминали мне людей, только что узнавших о давно ожидаемой кончине богатого дядюшки и о том, что их забыли упомянуть в завещании. Кажется, я перенимаю дурную привычку делла Мирандолы острить в самый напряженный и неподходящий момент. Кстати, где он — по-прежнему в Клементине или его куда-нибудь переселили? — Вас-то мне и надо! — первым человеком, которого мы встретили в большом круглом зале первого этажа, как назло, оказался отец Алистер, и владевшее им настроение не предвещало мне ничего хорошего. — Извольте немедленно объяснить, что... — Райан? — требовательный голос отче Лабрайда с галереи второго этажа. -Дугал, ты его все-таки отыскал? Отлично, поднимайтесь сюда! Отец Алистер, извините ради всего святого, но его высокопреподобие настоятельно потребовал, чтобы этого бездельника тут же привели к нему. Потерпите немного, и вы ему все выскажете! Замечательно. Это и называется: «Из огня да в полымя». |
|
|