"Отречение от благоразумья" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Андрей Леонидович, Кижина Мария)

КАНЦОНА ШЕСТАЯ Снегопад в темноте

— Мирандола! Синьор Мирандола! Аллесандро!

Тишина. Попробуем по-иному.

— Леонард, отзовитесь! Эй, есть кто дома?

Два этих имени, как ни странно, принадлежат одному человеку, или существу, если вам угодно. Тому, что содержится в самом надежном из имеющихся подвалов Клементины, и которому я тайком наношу визиты. Пока везет, за минувшую неделю не попался. Если святые отцы прознают об этих прогулках — можно смело заказывать поминальную мессу.

В камере завозились, забрякали цепями, натужно раскашлялись и ворчливо осведомились:

— Кого там принесло? Опять на допрос, что ли?

— Это я, — тяжелый деревянный щит, закрывающий крохотное оконце, через которое стража должна неусыпно наблюдать за узником и передавать ему пищу, нехотя поддается моим усилиям и сдвигается. В камеру проникает узкая полоска света от горящего в коридоре факела. Впрочем, щель слишком маленькая, чтобы разглядеть что-то внутри. Отец Густав распорядился отпускать арестанту свечи и разрешил жечь их три часа в сутки, но запас тощих монастырских свечек быстро иссяк, а о новых не побеспокоились, здраво рассудив, что тратиться на смертника не обязательно. — У меня для вас подарки в преддверии грядущего Рождества, ловите.

Принесенные свертки один за другим исчезают в отверстии, ворчание с недовольного сменяется на обрадованное.

— Свечи. Бумага, пара карандашей. Припрячьте получше. Так, это письма. Прочтете — сожгите. Теперь пошла пища насущная. Пирог с яблоками, только что из печки, еще теплый. Правда, пекли его иудеи, вас это не коробит? Нет? Тогда дальше... Что предпочитаете — местную паленку или херес?

— Херес откуда? — деловито уточняет мой невидимый собеседник.

— Из Малаги, купил на днях в лавке возле пристани. Похож на настоящий.

— Давайте, — маленькая плоская фляга ныряет в полутьму оконца, за ней следует увесистый промасленный пакет:

— Отбивные и немного пражских колбасок — с наилучшими пожеланиями от пани Эли. На сегодня все.

— Благодарствуем, — усмехаются за дверью. — Слушайте, вам не надоело каждый день таскаться туда-сюда с этими мешками? А поймают?

— Надают по шее и отпустят, — бодро отвечаю я, стараясь не задумываться над такой возможностью. — В худшем случае, засадят переписывать протоколы, сляпанные отцом Фернандо. Человек закончил Толедский Университет, а до сих пор пишет с ошибками...

Молчание. Похрустывает разворачиваемый пергамент.

— Как там Маласпина?

— Хуже некуда, — говорить правду чрезвычайно неохота, но другого выхода нет. Только зная действительное положение событий, можно планировать дальнейшие действия. — Кажется, он в самом деле сошел с ума, что для святых отцов равнозначно одержимости. Проводят экзорцизм за экзорцизмом, а толку пока — чуть, — прислоняюсь к толстой, обшитой в несколько слоев железом, створке, чтобы видеть пролет скупо освещенного коридора и вовремя улизнуть, если на лестнице в дальнем конце появится тень приближающегося стражника или монаха Клементины, решившего проверить, все ли здесь в порядке. Впрочем, ни караульные, ни святые братья не горят чрезмерным рвением, отлично зная — бежать отсюда невозможно.

— Я его подвел, — с трудом проталкиваются наружу еле слышные слова. — Обещал больше, нежели мог дать.

Ни добавить, ни возразить мне нечего. Пытаюсь сменить тему:

— Синьорина Фраскати просила передать — у них все в порядке, она пытается хлопотать об отсрочке суда и более полном расследовании...

Замолкаю, понимая, насколько нелепо это звучит. Решающее заседание трибунала состоится через пять дней, и ничто не в состоянии этому помешать. Лючия разрывается между больной сестрой, которой становится все хуже, и пражской коллегией адвокатов. После неудачной попытки Фортунати она разыскала какого-то безумца, решившегося выступить на грядущем процессе в защиту Мирандолы. Думаю, это намерение не осуществится. Завтра, в крайнем случае послезавтра, сей правовед обдумает все хорошенько и пойдет на попятный — по собственному решению или вняв подсказкам более умудренных опытом коллег. Святая инквизиция в лице господина Густава Мюллера не собирается выпускать из когтей такую добычу. Еще бы — настоящий воплощенный демон, да еще еретик и вольнодумец впридачу.

Однако сейчас тот, кто молча стоит с другой стороны дубовой двери — обычный человек по имени Аллесандро делла Мирандола, некогда посол блистательной Венецианской республики, а ныне заключенный монастыря святого Клемента в Праге. Где шляется Леонард — сказать трудно. Он обязательно вылезет во время допроса, чтобы поддержать своего... владельца? друга? собрата по несчастью?.. но в иное время он отсутствует. Я уже научился понимать, когда разговариваю с Мирандолой, а когда — с обитающим внутри его души демоном. Впрочем, трудно не заметить различия. Леонард — подлинное стихийное бедствие, заключенное в человекоподобную форму, ничего не боящееся, но, как я все больше убеждаюсь, почти ничего не могущее в этом мире. Дело не в проникновенных молитвах святых отцов (как они твердо убеждены) и не в чарах холодного железа, созданного человеческими руками (как полагает сам Леонард и некоторые другие сочувствующие, в том числе я). Дело в окружающем мире. Он слишком изменился с той далекой поры, когда в нем заправляли Леонард и его сородичи.

Если бы знать, как повернуть все вспять... или как отправить Леонарда обратно. Это наверняка знает мэтр Никс, по ошибке призвавший демона сюда, но как заставить его пойти на союз? Магистр не в фаворе при императорском дворе, больше жизни боится инквизиции и пребывает незнамо где. Даже если — рискнем предположить — мне удастся как-то его убедить, провести в Клементину и обеспечить безопасное осуществление ритуала возвращения, у герра Мюллера все равно останется лакомый кусочек — делла Мирандола. Только теперь лишенный защиты своего запредельного покровителя, обычный человек, способный вытерпеть определенное количество часов на дыбе и над жаровней, который затем начнет подтверждать все, что потребуется. Этого-то господину инквизитору и надобно. Показания Мирандолы отлично совместятся с показаниями наполовину свихнувшегося Маласпины, их дополнит готовый на все фон Краузер и иже с ним, за которыми далеко ходить не надо, и загремит по Европе такое дело, какого не видывали со времен разгрома ордена тамплиеров и Жака де Молэ, обрастая соучастниками, добровольными помощниками и кострами. А потом?

Да, что потом?

— Мне пора, — заслонка, поскрипывая, встает на место, прочно отрезая Мирандолу от крохотного островка свободы. Сквозь толстые доски еле слышно доносится:

— Эй! Не приходите больше, слышите? А то будем жариться на одном костре!..

У него еще сохранилась способность находить в сложившейся ситуации что-то забавное... Впрочем, так ему и положено, ведь в его душе обитает неизвестно как проникший туда демон смуты, карнавалов и веселья, не знающего преград. Интересно, а Леонард понимает, насколько глубоко он влип? Что с ним станется, когда Мирандолу затащат поверх груды сухой соломы и поднесут факел? В том, что это произойдет, я не сомневался. Отец Густав закусил удила и пер напролом: «Демон и его приспешники должны быть уничтожены, а до того — раздавлены морально!»

Наконец, отцу Алистеру удалось вдолбить в крепколобую тевтонскую голову господина председателя трибунала немудрящую истину: что, ежели существо, обитающее в душе Мирандолы и не поддающееся никаким экзорсизмам, вообще не подвластно физической смерти? Хороши же будут братья святого Доминика, пытаясь сжечь или каким иным способом извести бессмертное создание! Неудача, естественно, предоставит еретикам и прочим злопыхателям возможность вволю посмеяться над оплошавшими инквизиторами, и не причинит ни Мирандоле, ни связанному с ним Леонарду ни малейшего вреда. Вывод? Нужно срочно определить слабые места демона!

От Маласпины в этом отношении толку не добились — после первых допросов он вообще стал невменяем, и либо начинал выкрикивать нечленораздельные проклятия, либо незамысловато удалялся в страну грез. Отец Фернандо безвылазно просиживал в библиотеке Клементины, перерывая сочинения по демонологии — от новейших до самых древних, относящихся к XIII или XIV веку — в поисках ответа на вопрос: чем можно запугать демоническое существо, да не обычное, а никак не укладывающееся в рамки теологических описаний? Ничего подходящего он пока не обнаружил, а день суда неумолимо приближался.

«День суда — Судный день, — ернически подумал я, выбираясь из подвалов Клементины. Ведущие наверх ступеньки носили посередине плавный изгиб — след множества прошедших по ним ног. — Как бы меня не запрягли помогать Фернандо... И все же — кто такой этот Леонард, как он попал сюда и почему из всех людей выбрал для своего вместилища именно Мирандолу? Не может быть, чтобы он захватил первого попавшегося человека! Зачем он подарил отцу Алистеру яблочко? Это наверняка знак, сакральный символ, а мы не можем разгадать его потаенного смысла...»

О зеленом яблоке отец Алистер, как я понял, предпочел умолчать. Разумно. Каждый имеет право на маленькие тайны.

Пока я торчал в подвале, из нависших над шпилями пражских колоколен пепельно-сизых туч просыпался мелкий, колючий снег. Я шагал вдоль длинного флигеля, красного, с грязно-желтыми выступами плоских колонн, и уныло размышлял, куда податься — сегодня, в воскресенье, допросов не намечалось. Флигель примыкал в дому настоятеля, несколько комнат в котором теперь принадлежали отцу Густаву и его помощникам, в том числе и мне. Узкий переулок отделял владение аббата Гибернова от левого крыла собора святого Климента и заканчивался возле стены, означавшей границу монастырских владений. Там имелась небольшая калитка, запертая на засов. В самом деле, прогуляюсь-ка я в город. Послушаю vox populus, так сказать. Заодно и передохну от царящего здесь тихого кошмара.

Затверженное правило вначале изучать все подозрительные места на предмет возможных засад и нежелательных встреч, а только потом соваться, оправдала себя целиком и полностью. Возле приоткрытой калитки беседовали двое: человек в черном плаще доминиканца и какой-то вертлявый тип. Присмотревшись, я без труда узнал герра Мюллера и фон Краузера, а вслушавшись, весьма насторожился.

— Театр, вот в чем загвоздка! — быстро говорил пан Каспер, оглядываясь через плечо в поисках шпионов и не догадываясь взглянуть чуть дальше по переулку. — Он же чего демон? Не стяжательства там, и не обжорства, а именно карнавалов, святой отец! Всяческих лицедейских представлений, богопротивных зрелищ и греховных празднеств! Потому все, кто околачивается в этом балагане — его служители. Пока они остаются с ним, ничего ему не сделается, святой истинный крест! Как в языческие времена — пока люди верят в своего божка, таскают ему жертвы и молятся, он существует!

— Значит, если актеры герра Фортунати исчезнут из Праги... — задумчиво протянул отец Густав.

— ...Не поможет! — перебил фон Краузер. — Уехать-то они уедут, но повсюду разнесут новость: мол, у лицедеев отныне имеется свой покровитель, и с каждым днем число его адепетов... адептов будет прибывать и прибывать! Ежели вы попытаетесь его убить, чего он заслуживает, выйдет еще хуже — его будут чтить как мученика.

— Однако допустим, что изгнанная из Праги труппа сгинула по дороге. Например, угодив в разбойничью засаду или оказавшись на поле военных действий, — кинул пробный камешек председатель инквизиционного трибунала. Пан Каспер задумался и отрицательно помотал головой:

— Без толку. Слухи неистребимы. Взамен «Таборвиля» придут другие. Говорю вам, святой отец, единственное надежное средство — заставить актеров отказаться от союза с демоном во плоти. Пусть при всем честном народе выйдут и заявят, что больше не желают иметь с этой тварью ничего общего, что ошибались, заблуждались, обманывались и так далее. Вот тогда посмотрите, как он запоет!

— Хм, — озадаченно произнес герр Мюллер. — Идея не лишена некоторого изящества. С исчезновением моральной и духовной поддержки верующих в него людей демон может не только потерять изрядную часть своего могущества, но и вообще сгинуть...

— Ага, ага, — с наводящей на нехорошие размышления горячностью подхватил господин осведомитель. — Ни к чему нам никакие демоны. Мы тут, в Чехии, с ними завсегда так боролись. Объявится какой, изловить и к ногтю — кто твои приспешники? И приспешничков-то на костер, на костер... Сразу становятся как шелковые, уж поверьте!..

Мелко кланяясь, фон Краузер толкнул задом незапертую калитку и вывалился на улицу. Отец Густав посмотрел ему вслед с выражением одновременно презрительным и сочувственным, прикрыл чугунную створку и быстро зашагал вдоль крепостной стены к входу в дом аббата, явно намереваясь обсудить полученный совет. Я потоптался на месте, ожидая, пока он скроется из виду, и выскочил наружу. Пан Каспер удалялся в сторону Карловой улицы. Пойти за ним? А смысл? Он сообщил председателю трибунала все, что хотел (сомневаюсь, чтобы подобный способ борьбы с демонами был национальной чешской традицией. Мысль о возможной связи между Леонардом и актерами фон Краузеру нашептал обладатель куда более изощренного ума), и с чистой совестью отправился по своим делам. С другой стороны, а вдруг он сейчас направляется на встречу к этому самому загадочному умнику, дабы доложить о своих успехах и посеянных зубах дракона?

Значит, начинаем играть в соглядатая и, пользуясь жаргоном парижского Двора Чудес, «падаем на хвост». Будет любопытно узнать, кто это в Златой Праге такой сообразительный и какие у него цели.

Каспер фон Краузер топал себе по улице короля Карла IV, одной из старейших в городе и некогда служившей коронационным путем чешских королей, останавливался возле лавок и разносчиков, а шагах в тридцати за ним плелся я, изображая скучающего бездельника. Снег прекратился, под ногами хлюпала размокшая грязевая каша. Улица завершилась на Малой площади, отведенной под зеленный рынок, но сейчас половина лавок стояла закрытыми, а торговля в открытых не отличалась заметной живостью. Мы обогнули Старомястскую радницу — ратушу (я чуть не упустил моего подопечного, заглядевшись на огромные куранты с золотыми астрономическими символами и фигурками святых. Говорят, создателя этого шедевра по завершению работы ослепили, чтобы он не мог создать ничего подобного для другого города), вышли к темной двубашенной громаде храма Девы Марии перед Тыном, и тут кто-то окликнул меня по имени.

От неожиданности я оглянулся. Шагах в трех от меня стоял Джулиано Орсини, а в отдалении маячила группка развеселых юнцов студенческого вида вкупе с хихикающими девицами-мещаночками.

— Изучаем Прагу? — спокойно и чуть насмешливо поинтересовался итальянец. Я не встречал его с времен шумного ареста Мирандолы, и впервые подумал: собственно, какую должность занимал в венецианском посольстве этот на редкость невозмутимый молодой человек? Мы с самого начала воспринимали его присутствие в особняке на Влашской как нечто само собой разумеющееся, ни разу не задумавшись, откуда он там взялся.

— Изучаем, — подтвердил я, краем глаза продолжая следить за фон Краузером. Тот миновал площадь перед собором и застрял возле лавочки, торгующей статуэтками Мадонны, крестиками и прочими чудодейственными реликвиями. — А вы тут какими судьбами?

— Так занятия кончились, — недоуменно пожал плечами Орсини.

— Какие занятия? — не понял я.

— В Каролинуме, само собой. Вам что, никто из наших не разболтал? — сообразил Джулиано. — Я там учусь, на юридическом факультете. Осталось еще два года, и тогда в свет явится синьор адвокат Джулиано Орсини, с правом ведения гражданских и уголовных дел...

Он невесело фыркнул, а я в очередной раз подумал, что нет более сложной загадки, нежели ближние твои. Отпрыск знатнейшего итальянского семейства изучает юриспруденцию в пражском Университете... Все в порядке вещей. Нынче власть заключается не в благородном происхождении, а в деньгах и знаниях.

Пан Каспер закончил болтать с продавцом реликвий, приобретя какую-то безделушку, и бодро зашагал вверх по неизвестной мне широкой улице, уходящей куда-то в сторону бывших городских укреплений. Мысль пойти за ним уже не казалась такой привлекательной. Какое мне, в сущности, дело до проблем фон Краузера, никогда не вызывавшего у меня ничего, кроме отвращения?

— Не хотите с нами? — добрался до моего слуха голос Орсини. — Мы собирались в «Прашну Брану», есть тут неподалеку такое приятное местечко. Дальше по Целетной, — он махнул рукой, указывая направление. Та самая улица, по которой отправился Каспер. От судьбы, как говорится, не увильнешь.

Идти в самом деле пришлось недолго, и, к моей радости, мы оказались позади студенческой компании, отделившей нас от фон Краузера, но позволявшей мне иногда видеть сутулящуюся фигуру моей добычи. Похоже, она устремлялась к той же цели, что и мы.

По молчаливому уговору Джулиано не задал ни одного вопроса о судьбе делла Мирандолы, догадываясь, что расспросы ни к чему не приведут, а помочь ему я не в силах. Потому разговор крутился возле последних пражских сплетен: фон Турн опять повздорил с Мартиницем; безвылазно засевшего в Карлштейне императора Рудольфа, по слухам, непрерывно бомбардируют письмами из Рима с требованием принять меры к разошедшимся «чешским братьям»; вчера на Златой уличке кто-то из алхимиков скрещивал красного льва с золотым быком на водяной бане и устроил изрядной силы взрыв, завершившийся пожаром... Кстати, знаете пана Витольда Жеготу, ну, того юнца, который старательно пытается влезть в какое-нибудь оккультистское сообщество? Мальчишка от чрезмерных умственных усилий подцепил горячку. Теперь мэтр Ла Гранж демонстрирует на нем свое искусство врачевателя, но пока безуспешно.

Пороховая башня внезапно появилась над окружавшими ее домами — трехъярусное золотисто-коричневое сооружение в готическом стиле, с множеством тонких башенок, стрельчатых бойниц и красной черепичной крышей. Пан Каспер, помедлив и воровато оглядевшись, юркнул в гостеприимно приоткрытые двери дома, на чьем фасаде красовалась заметная даже в наступающих ноябрьских сумерках ярчайшая вывеска: золотой донжон в полукруге надписи «Прашна Брана». Выходит, у меня есть возможность совместить два дела: проследить за фон Краузером и глянуть на объявившегося в городе певца по кличке Лэрц. Если он, конечно, тут.

Студиозусы и их подружки шумно ввалились в трактир, следом вошли мы с Джулиано. Небольшой продымленный зал с десятком столов, казалось, до отказа наполнял звук хрипловатого голоса, уже знакомого мне по давешним беспорядкам на Кржижовницкой площади:

— Вам повезло, — наставительно сообщил Орсини. — Перед вами новейшая достопримечательность Праги. Смотрите и запоминайте.

— Это кто? — немедля поинтересовался я.

— Дерек Шиммель, он же Лэрц, он же, по образному выражению круга его рьяных поклонников и поклонниц, Последний Мейстерзингер, — с кривоватой ухмылкой перечислил Джулиано. — Талантлив, но мрачноват. Синьор Фортунати, по слухам, намеревается сманить его в свою труппу...

Песня о воришке, влюбившемся в статую химеры с собора Парижской Богоматери, пришла к своему печальному завершению, студенческая братия, молотя кружками по столам, заголосила «Еще!», а я рыскал глазами по сторонам, ища, куда запропастился фон Краузер. Инквизиторский осведомитель отыскался в дальнем углу, где коротал вечер в одиночестве, и я почувствовал разочарование — видимо, пан Каспер пришел сюда без всяких тайных целей.

Лэрц тем временем спрыгнул с огромной пивной бочки, исполнявшей роль сцены, крикнув, что продолжение воспоследует, как только он перекусит, и начал пробираться к очагу, по пути отказываясь от многочисленных приглашений разделить компанию и остановившись только возле крохотного стола на двоих. Там сидела девушка — пухленькая, с круглой симпатичной мордочкой и длинными каштановыми косами, наряженная в крикливо-яркое красное платье и таращившаяся на своего приятеля прямо-таки обожающим взглядом. «Француженка Яна или Жанна, про которую рассказывал Мотл», — решил я.

В трактире повис обычный неразборчивый гул беседующих голосов, нарушаемый то пронзительным смехом девиц, то ученым спором между студентами, то обрывком разудалой песни. Фон Краузер под шумок тоже обзавелся собеседником: к его столу подсел невысокий тип, только что вошедший с улицы и с ног до головы завернутый в мокрый темный плащ. Вот незнакомец откинул капюшон, мелькнули рыжеватые локоны и я с некоторым изумлением признал не кого иного, как доверенное лицо наместника Мартиница — Станислава Штекельберга. «Прашна Брана» что, становится самым модным заведением Праги? Какого черта сюда принесло Штекельберга, без насущной необходимости не высовывающего носа за пределы Градчанского кремля и Малой Страны? Или он исчерпал свой кредит у пани Эли? Я буду не я, если не узнаю, о чем они шепчутся!

Кто-то из приятелей позвал Орсини, итальянец извинился и ушел. Воспользовавшись моментом, я переметнулся поближе к столу фон Краузера, ткнулся в чью-то оставленную кружку и навострил уши.

— Он поверил, — приглушенно, но торжествующе сообщил пан Каспер. — Эта тупоумная саксонская скотина поверила всему, от первого до последнего слова!

Штекельберг кивнул и вымученно улыбнулся. Вид господина секретаря наводил на мысль, что этот человек вынужден заниматься делом, которое ему совершенно не по душе, а потому испытывает не только муки совести, но и физические страдания, однако не в состоянии сделать решительный шаг, бросить все и уйти. Краузер не обращал на это внимания, разглагольствуя:

— Им конец. Точно говорю, конец! Скажите пану наместнику, пусть ни о чем не беспокоится и занимается своими делами. Еще до Рождества господа инквизиторы разделаются с ними. Глядишь, повезет, и театр заодно приберут к рукам. Кстати, мэтр Никс говорил, что ему для дальнейших опытов нужны молоденькие девицы. Актерки не подойдут? Там такие есть — загляденье... — Каспер выкроил масляно-восхищенную физиономию.

— Я спрошу, — отсутствующим тоном пообещал Штекельберг и поднялся, снова запахиваясь в черную ткань. — Значит, можно передать, что все готово?

— Заключительное заседание трибунала назначено на следующую пятницу, через пять дней, — фон Краузер допил свое пиво, бросил на столешницу пару серебряных марок и тоже оторвался от табурета. — Если все пойдет, как задумано... Загляните сюда денька через два, тогда я буду в точности знать, как обернутся дела в Клементине, — он хмыкнул и вполголоса добавил: — Да успокойтесь вы, все идет, как надо. Не выкрутиться им, святой истинный крест, не выкрутиться! Пан наместник — умнейший человек, он все правильно рассчитал, а в инквизиции, где всем заправляет упрямая бестолочь Мюллер, никто ничего не заподозрит. А коли вдруг заподозрят, возмущаться не станут. Где это видано, чтобы инквизиторы признавались, будто загребли кого-то по ошибке? Идите, я выйду следом.

Пан секретарь снова кивнул, точно выполняя заученное движение, и тенью выскользнул из зала. Осведомитель задержался, снисходительно взирая на веселящихся студентов, и степенно прошествовал к выходу. Я смотрел ему в спину, и в голове моей воцарялось звенящее, тревожное предчувствие грядущих неприятностей.

Кто-то осторожно дотронулся до моего плеча, ехидно осведомившись, не увидел ли я призрака — вернулся Джулиано. Времени на раздумья и колебания не остается, нужно либо начинать действовать, либо плюнуть на все, тянуть сладковатую наливку с привкусом лесных орехов, слушать Лэрца и постараться все забыть. Мне это не касается. Меня это не касается. Меня...

— Джулиано, мне потребуется ваша помощь. Возможно, придется набить кое-кому морду. Также возможно, что нам в руки попал кончик нити, способной вытащить Мирандолу и Луиджи из-за решетки. Но это наверняка будет опасно.

Боже, это что, я сказал?

— Пошли, — Орсини, спасибо ему, не стал выспрашивать подробности.

Мы выскочили из теплого уюта трактира в плывущий мимо ноябрьский вечер, промозглый и запорошенный снова начавшимся снегопадом. Штекельберг, похоже, успел уйти довольно далеко, чему я в душе порадовался. Мне вдруг захотелось, чтобы этот запутавшийся в собственных прегрешениях юнец получил возможность расстаться с прежней жизнью и начать все заново.

— За кем мы идем? За ним? — деловито спросил Джулиано, показывая на почти неразличимые в серых сумерках очертания движущейся впереди фигуры. — Я могу узнать, кто это?

— Каспер фон Краузер, вроде бы как человек инквизиции, но в последнем я теперь здорово сомневаюсь, — на ходу бросил я. — Синьор Джулиано, похоже, что братья святого Доминика вляпались в коровью лепешку таких размеров, что и представить страшно...

— Что я должен делать? — без малейшего признака волнения спросил итальянец.

— Сам не знаю, — честно признался я. — Думаю, мы сейчас попытаемся расспросить его кое о чем. Скорее всего, он не захочет отвечать или начнет выкручиваться. Тогда... мне ничего не приходит в голову, разве что попытаться оглушить его, дотащить до Клементины и допросить там с помощью отца Алистера.

Мы быстрым шагом шли по безлюдной и засыпаемой мокрым снегом Целетной улице, догоняя Краузера, мелькали фонари в подъездах домов, далеко впереди сквозь снежную круговерть проглянули два острых шпиля над собором Богоматери...

Тут-то все и случилось.

Человек возник откуда-то из переулка, уходящего в глубины гетто, и громко позвал:

— Краузер!

Любимчик отца Густава остановился, как-то странно перекосившись на один бок. Я дернул Орсини за рукав и затащил в ближайшее укрытие — глубокую арку перед входом в зажиточного вида особняк.

— Думал, отсидишься в Париже под рясами инквизиторов? — с нескрываемой издевкой поинтересовался неизвестный. — Зря, зря... Я обещал, что найду тебя — и вот нашел. Не желаешь ничего сказать на прощание?

Пан Каспер молча развернулся и бросился бежать, поскальзываясь на грязной мостовой. Он не звал на помощь — то ли воздуха не хватало, то ли догадывался, что никакой помощи не придет. Его противник устремился вдогонку, мы с Орсини, не сговариваясь, выскочили из-под арки, торопясь успеть к месту развязки неведомой нам трагедии. Краузер требовался мне живым. Когда он скажет все, что ему известно, а я сохраню это на бумаге — пусть тогда разбирается со своим прошлым и неоплаченными долгами.

Шагов через десять незнакомец поравнялся с Краузером и сцапал того за отворот плаща. Они развернулись лицом к лицу, с какой-то безукоризненной и неуместной грациозностью, точно выполняя па старинного танца. Каспер размашисто качнулся назад и упал, так и не издав ни звука.

Джулиано вполголоса отпустил заковыристое итальянское проклятие. Я услышал тихий шелест покидающей ножны стали и потянулся за собственной шпагой, хотя не думал, что она пригодится. Убийца — я не сомневался, что господин Каспер фон Краузер только что отправился прямиком к святому Петру, давать отчет о своей не больно-то праведной жизни — не пытался убежать или скрыться. Он стоял посреди улицы, держа чуть на отлете правую руку с коротким широким ножом, и смотрел, как мы приближаемся. Усиливающийся снег падал на его непокрытую светловолосую голову, таял в медленно растекающейся между булыжниками блестящей черной луже. Где-то неподалеку хлопнула дверь, истошно завизжала женщина, загромыхали приближающиеся шаги. Городская стража, как всегда, подоспела вовремя: когда все закончилось.

— Лэрц? — растерянно спросил Орсини. — Лэрц? Зачем вы это сделали?

— Из-за него погибли... — начал певец, но я не дал ему договорить:

— Потом, господа. Сейчас наша забота — смыться незамеченными. Лэрц или Дерек, как вас там, уберите ваш тесак и сделайте лицо попроще, а лучше — прикиньтесь пьяным в лежку. Запомните, мы ничего не слышали и не видели. Возвращаемся в «Башню».

Лэрц, пропустивший половину моих слов мимо ушей, вяло попытался свернуть в первый попавшийся переулок. Джулиано сокрушенно вздохнул, наградил певца коротким чувствительным ударом в живот, и, когда тот с оханьем согнулся пополам, мы подхватили его и поволокли в сторону «Прашны Браны», вопя, свистя и всячески стараясь изображать подгулявших прожигателей жизни из богатых семей. Стражники с топотом пронеслись мимо, не пожелав принять нас даже за подозреваемых.

— Что дальше? — вежливо, но озабоченно спросил итальянец, когда мы удалились на безопасное расстояние. — Краузера мы не поймали, этот тип, похоже, ничего не соображает... Я, признаться, тоже.

— Взаимно, синьор, — с истерическим смешком откликнулся я. — Как ни странно, я знаю не больше вашего. Потому сейчас мы добредем с горем пополам до трактира, сдадим этого неудачливого мстителя в заботливые руки подружки да отправимся по домам. Кстати, будет лучше, если вы воздержитесь от расспросов.

Орсини тряхнул головой, сбрасывая налипший на капюшон плаща снег, внимательно посмотрел на меня, но промолчал.