"А.С. Пушкин. Рославлев (Полное собрание сочинений)" - читать интересную книгу автора

умеем (будто бы) изъясняться на отечественном языке. (NB: Автору "Юрия
Милославского" грех повторять пошлые обвинения. Мы все прочли его и,
кажется, одной из нас обязан он и переводом своего романа на французской
язык.) Дело в том, что мы и рады бы читать по-русски; но словесность наша,
кажется, не старее Ломоносова и чрезвычайно еще ограничена. Она, конечно,
представляет нам несколько отличных поэтов, но нельзя же ото всех читателей
требовать исключительной охоты к стихам. В прозе имеем мы только "Историю
Карамзина"; первые два или три романа появились два или три года назад:
между тем как во Франции, Англии и Германии книги одна другой замечательнее
следуют одна за другой. Мы не видим даже и переводов; а если и видим, то
воля ваша, я вс° таки предпочитаю оригиналы. Журналы наши занимательны для
наших литераторов. Мы принуждены вс°, известия и понятия, черпать из книг
иностранных; таким образом и мыслим мы на языке иностранном (по крайней
мере, все те, которые мыслят и следуют за мыслями человеческого рода). В
этом признавались мне самые известные наши литераторы. Вечные жалобы наших
писателей на пренебрежение, в коем оставляем мы русские книги, похожи на
жалобы русских торговок, негодующих на то, что мы шляпки наши покупаем у
Сихлера и не довольствуемся произведениями костромских модисток. Обращаюсь
к моему предмету.
Воспоминания светской жизни обыкновенно слабы и ничтожны даже в эпоху
историческую. Однако ж появление в Москве одной путешественницы оставило во
мне глубокое впечатление. Эта путешественница - M-de de Sta°l . Она
приехала летом, когда большая часть Московских жителей разъехалась по
деревням. Русское гостеприимство засуетилось; не знали, как угостить
славную иностранку. Разумеется, давали ей обеды. Мужчины и дамы съезжались
поглазеть на нее, и были по большей части не довольны ею. Они видели в ней
пятидесятилетнюю толстую бабу, одетую не по летам. Тон ее не понравился,
речи показались слишком длинны, а рукава слишком коротки. Отец Полины,
знавший M-de de Sta°l еще в Париже, дал ей обед, на который скликал всех
наших Московских умников. Тут увидела я сочинительницу Корины. Она сидела
на первом месте, облокотясь на стол, свертывая и развертывая прекрасными
пальцами трубочку из бумаги. Она казалась не в духе, несколько раз
принималась говорить и не могла разговориться. Наши умники ели и пили в
свою меру и, казалось, были гораздо более довольны ухою князя, нежели
беседою M-de de Sta°l. Дамы чинились. Те и другие только изредко прерывали
молчание, убежденные в ничтожестве своих мыслей и оробевшие при Европейской
знаменитости. Во вс° время обеда Полина сидела как на иголках. Внимание
гостей разделено было между осетром и M-de de Sta°l. Ждали от нее поминутно
bon-mot; наконец вырвалось у ней двусмыслие, и даже довольно смелое. Все
подхватили его, захохотали, поднялся шопот удивления; князь был вне себя от
радости. Я взглянула на Полину. Лицо ее пылало, и слезы показались на ее
глазах. Гости встали изо стола, совершенно примеренные с M-de de Sta°l: она
сказала каламбур, который они поскакали развозить по городу.
"Что с тобою сделалось, ma chere?" - спросила я Полину, - "неужели шутка,
немножко вольная, могла до такой степени тебя смутить?" - Ах, милая, -
отвечала Полина, - я в отчаянии! Как ничтожно должно было показаться наше
большое общество этой необыкновенной женщине! Она привыкла быть окружена
людьми, которые ее понимают, для которых блестящее замечание, сильное
движение сердца, вдохновенное слово никогда не потеряны; она привыкла к
увлекательному разговору высшей образованности. А здесь... Боже мой! Ни