"А.С. Пушкин. Капитанская дочка (Полное собрание сочинений)" - читать интересную книгу автора

Пугачев сидел в креслах на крыльце комендантского дома. На нем был
красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Высокая соболья шапка с золотыми
кистями была надвинута на его сверкающие глаза. Лицо его показалось мне
знакомо. Казацкие старшины окружали его. Отец Герасим, бледный и дрожащий,
стоял у крыльца, с крестом в руках, и, казалось, молча умолял его за
предстоящие жертвы. На площади ставили наскоро виселицу. Когда мы
приближились, башкирцы разогнали народ и нас представили Пугачеву.
Колокольный звон утих; настала глубокая тишина. "Который комендант?" -
спросил самозванец. Наш урядник выступил из толпы и указал на Ивана
Кузмича. Пугачев грозно взглянул на старика и сказал ему: "Как ты смел
противиться мне, своему государю?" Комендант, изнемогая от раны, собрал
последние силы и отвечал твердым голосом: "Ты мне не государь, ты вор и
самозванец, слышь ты!" Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком.
Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице. На ее
перекладине очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы
накануне. Он держал в руке веревку, и через минуту увидел я бедного Ивана
Кузмича вздернутого на воздух. Тогда привели к Пугачеву Ивана Игнатьича.
"Присягай" - сказал ему Пугачев - "государю Петру Феодоровичу!" - Ты нам не
государь, - отвечал Иван Игнатьич, повторяя слова своего капитана. - Ты,
дядюшка, вор и самозванец! - Пугачев махнул опять платком, и добрый поручик
повис подле своего старого начальника.
Очередь была за мною. Я глядел смело на Пугачева, готовясь повторить
ответ великодушных моих товарищей. Тогда, к неописанному моему изумлению,
увидел я среди мятежных старшин Швабрина, обстриженного в кружок и в
казацком кафтане. Он подошел к Пугачеву и сказал ему на ухо несколько слов.
"Вешать его!" - сказал Пугачев, не взглянув уже на меня. Мне накинули на
шею петлю. Я стал читать про себя молитву, принося богу искреннее раскаяние
во всех моих прегрешениях и моля его о спасении всех близких моему сердцу.
Меня притащили под виселицу. "Не бось, не бось", - повторяли мне губители,
может быть, и вправду желая меня ободрить. Вдруг услышал я крик: "Постойте,
окаянные! погодите!.." Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у
Пугачева. "Отец родной!" - говорил бедный дядька. - "Что тебе в смерти
барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и
страха ради, вели повесить хоть меня старика!" Пугачев дал знак, и меня
тотчас развязали и оставили. "Батюшка наш тебя милует" - говорили мне. В
эту минуту не могу сказать, чтоб я обрадовался своему избавлению, не скажу
однако ж, чтоб я о нем и сожалел. Чувствования мои были слишком смутны.
Меня снова привели к самозванцу и поставили перед ним на колени. Пугачев
протянул мне жилистую свою руку. "Цалуй руку, цалуй руку!" - говорили около
меня. Но я предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению. "Батюшка
Петр Андреич!" - шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня. - "Не
упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцалуй у злод... (тьфу!) поцалуй у него
ручку". Я не шевелился. Пугачев опустил руку, сказав с усмешкою: "Его
благородие знать одурел от радости. Подымите его!" - Меня подняли и
оставили на свободе. Я стал смотреть на продолжение ужасной комедии.
Жители начали присягать. Они подходили один за другим, цалуя распятие и
потом кланяясь самозванцу. Гарнизонные солдаты стояли тут же. Ротный
портной, вооруженный тупыми своими ножницами, резал у них косы. Они,
отряхиваясь, подходили к руке Пугачева, который объявлял им прощение и
принимал в свою шайку. Все это продолжалось около трех часов. Наконец