"А.С. Пушкин. Капитанская дочка (Полное собрание сочинений)" - читать интересную книгу автора

Вышла разладица. Петр Андреич было и рассердился; но потом рассудил, что
всяк волен петь, что кому угодно. Тем и дело кончилось".
Бесстыдство Швабрина чуть меня не взбесило; но никто, кроме меня, не
понял грубых его обиняков; по крайней мере, никто не обратил на них
внимания. От песенок разговор обратился к стихотворцам, и комендант
заметил, что все они люди беспутные и горькие пьяницы, и дружески советовал
мне оставить стихотворство, как дело службе противное и ни к чему доброму
не доводящее.
Присутствие Швабрина было мне несносно. Я скоро простился с комендантом и
с его семейством; пришед домой, осмотрел свою шпагу, попробовал ее конец, и
лег спать, приказав Савельичу разбудить меня в седьмом часу.
На другой день в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая моего
противника. Вскоре и он явился. "Нас могут застать" - сказал он мне; -
"надобно поспешить". Мы сняли мундиры, остались в одних камзолах и обнажили
шпаги. В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек
пять инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались с досадою;
солдаты нас окружили, и мы отправились в крепость вслед за Иваном
Игнатьичем, который вел нас в торжестве, шагая с удивительной важностию.
Мы вошли в комендантской дом. Иван Игнатьич отворил двери, провозгласив
торжественно "привел!" Нас встретила Василиса Егоровна. "Ах, мои батюшки!
На что это похоже? как? что? в нашей крепости заводить смертоубийство! Иван
Кузмич, сейчас их под арест! Петр Андреич! Алексей Иваныч! подавайте сюда
ваши шпаги, подавайте, подавайте. Палашка, отнеси эти шпаги в чулан. Петр
Андреич! Этого я от тебя не ожидала. Как тебе не совестно? Добро Алексей
Иваныч: он за душегубство и из гвардии выписан, он и в господа бога не
верует; а ты-то что? туда же лезешь?"
Иван Кузмич вполне соглашался с своею супругою и приговаривал: "А слышь
ты, Василиса Егоровна правду говорит. Поединки формально запрещены в
воинском артикуле". Между тем Палашка взяла у нас наши шпаги и отнесла в
чулан. Я не мог не засмеяться. Швабрин сохранил свою важность. "При всем
моем уважении к вам" - сказал он ей хладнокровно - "не могу не заметить,
что напрасно вы изволите беспокоиться, подвергая нас вашему суду.
Предоставьте это Ивану Кузмичу: это его дело". - Ах! мой батюшка! -
возразила комендантша; - да разве муж и жена не един дух и едина плоть?
Иван Кузмич! Что ты зеваешь? Сейчас рассади их по разным углам на хлеб да
на воду, чтоб у них дурь-то прошла; да пусть отец Герасим наложит на них
эпитимию, чтоб молили у бога прощения, да каялись перед людьми.
Иван Кузмич не знал, на что решиться. Марья Ивановна была чрезвычайно
бледна. Мало-по-малу буря утихла; комендантша успокоилась, и заставила нас
друг друга поцаловать. Палашка принесла нам наши шпаги. Мы вышли от
коменданта повидимому примиренные. Иван Игнатьич нас сопровождал. - Как вам
не стыдно было - сказал я ему сердито - доносить на нас коменданту после
того, как дали мне слово того не делать? - "Как бог свят, я Ивану Кузмичу
того не говорил" - отвечал он;- "Василиса Егоровна выведала все от меня.
Она всем и распорядилась без ведома коменданта. Впрочем, слава богу, что
все так кончилось". С этим словом он повернул домой, а Швабрин и я остались
наедине. - Наше дело этим кончиться не может - сказал я ему. "Конечно", -
отвечал Швабрин; - "вы своею кровью будете отвечать мне за вашу дерзость;
но за нами, вероятно, станут присматривать. Несколько дней нам должно будет
притворяться. До свидания!" - И мы расстались, как ни в чем не бывали.