"Александр Сергеевич Пушкин. Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года" - читать интересную книгу автора

пушка, окруженная пехотными солдатами. За нею потянулись коляски, брички,
кибитки солдаток, переезжающих из одной крепости в другую; за ними заскрыпел
обоз двуколесных ароб. По сторонам бежали конские табуны и стада волов.
Около них скакали нагайские проводники в бурках и с арканами. Все это
сначала мне очень нравилось, но скоро надоело. Пушка ехала шагом, фитиль
курился, и солдаты раскуривали им свои трубки. Медленность нашего похода (в
первый день мы прошли только пятнадцать верст), несносная жара, недостаток
припасов, беспокойные ночлеги, наконец беспрерывный скрып нагайских ароб
выводили меня из терпения. Татаре тщеславятся этим скрыпом, говоря, что они
разъезжают как честные люди, не имеющие нужды укрываться. На сей раз
приятнее было бы мне путешествовать не в столь почтенном обществе. Дорога
довольно однообразная: равнина; по сторонам холмы. На краю неба вершины
Кавказа, каждый день являющиеся выше и выше. Крепости, достаточные для
здешнего края, со рвом, который каждый из нас перепрыгнул бы в старину не
разбегаясь, с заржавыми пушками, не стрелявшими со времен графа Гудовича, с
обрушенным валом, по которому бродит гарнизон куриц и гусей. В крепостях
несколько лачужек, где с трудом можно достать десяток яиц и кислого молока.
Первое замечательное место есть крепость Минарет. Приближаясь к ней,
наш караван ехал по прелестной долине между курганами, обросшими липой и
чинаром. Это могилы нескольких тысяч умерших чумою. Пестрелись цветы,
порожденные зараженным пеплом. Справа сиял снежный Кавказ; впереди
возвышалась огромная, лесистая гора; за нею находилась крепость. Кругом ее
видны следы разоренного аула, называвшегося Татартубом и бывшего некогда
главным в Большой Кабарде. Легкий, одинокий минарет свидетельствует о бытии
исчезнувшего селения. Он стройно возвышается между грудами камней, на берегу
иссохшего потока. Внутренняя лестница еще не обрушилась. Я взобрался по ней
на площадку, с которой уже не раздается голос муллы. Там нашел я несколько
неизвестных имен, нацарапанных на кирпичах славолюбивыми путешественниками.
Дорога наша сделалась живописна. Горы тянулись над нами. На их вершинах
ползали чуть видные стада и казались насекомыми. Мы различили и пастуха,
быть может русского, некогда взятого в плен и состаревшегося в неволе. Мы
встретили еще курганы, еще развалины. Два-три надгробных памятника стояло на
краю дороги. Там, по обычаю черкесов, похоронены их наездники. Татарская
надпись, изображение шашки, танга, иссеченные на камне, оставлены хищным
внукам в память хищного предка.
Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их
разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы
и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных черкесов ненадежна: они
всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства
заметно упал. Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на
пехоту и бегут, завидя пушку. Зато никогда не пропустят случая напасть на
слабый отряд или на беззащитного. Здешняя сторона полна молвой о их
злодействах. Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат,
как обезоружили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить, по причине
господствующих между ими наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и
шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели
лепетать. У них убийство - простое телодвижение. Пленников они сохраняют в
надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют
работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и
приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе