"Виктор Пшеничников. Черный бриллиант (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

обо всем доложите. Я - в накопителе.
Сдерживая поневоле участившееся дыхание, Ковалев вошел в накопитель,
отгороженный от общего зала и различных служб временной фанерной
перегородкой до потолка. Народу в накопителе было немного. Две дамы в
строгих, неуловимо похожих деловых костюмах с глухими воротами под горло
сидели в ожидании своего багажа на полужестком диванчике, будто в
парламенте, и важно вполголоса беседовали.
"Не по погоде одежда, - посочувствовал им Ковалев. - Жарко сейчас в
кримплене".
У той, что постарше, подремывал на коленях шоколадно-опаловый японский
пекинес с приплюснутой морщинистой мордочкой и как бы вдавленным вовнутрь
носом. Крошечкой собачке не было никакого дела до журчащих звуков разговора
хозяйки и ее собеседницы. Невнятный людской гомон, смешанный с заоконным
аэродромным гулом, тоже мало беспокоил породистое животное, и пекинес
невесомо лежал на хозяйских коленях, словно рукавичка мехом наружу.
Возле диванчика, неподалеку от дам, склонился над распахнутым кейсом
тучный потный мужчина, по виду маклер или коммивояжер, а может, агент
торговой фирмы. Зачем-то присев на корточки, он перебирал кипы бумаг в своем
пластмассово-металлическом чемоданчике с набором цифр вместо замков; шевеля
губами, вчитывался в развороты ярчайших реклам или проспектов и собственных
раритетов. Галстук у него сбился на сторону, словно мужчина только что
оторвался от погони и сейчас наспех ревизовал спасенное им добро.
На Ковалева, прошедшего неподалеку, коммивояжер даже не поднял глаз.
Широкое окно посреди накопителя было обращено к взлетно-посадочной
полосе, и около него, сплетя за спиной длинные пальцы, неподвижным изваянием
застыл человек спортивного склада. Ранняя седина путалась в его волнистой
шевелюре, будто тенетник на осенних кустах. Рамное перекрестье окна, центр
которого перекрывала седовласая голова мужчины, казалось артиллерийским
прицелом, и за ним то и дело вихрем проносились самолеты различных
авиакомпаний.
Вот мужчина повернулся, явив Ковалеву чеканный, как на медали, профиль
лица, боковым зрением цепко окинул зал и опять вернулся к прежней позе, лишь
сверкнули из-под обшлагов пиджака дорогие запонки. Во всем его облике ясно
читалась уверенность в себе и полнейшее равнодушие к происходящему вокруг.
"Такие должны хорошо играть в гольф и лихо водить машину", - подумал
Ковалев, вспомнив мимоходом какой-то не то английский, не то американский
фильм. Он почти физически ощутил, как у себя дома, на площадке, пригодной
для гольфа, незнакомец со вкусом выбирает из набора клюшек увесистый клэб,
мощно, без промахе бьет им по мячу из литой вулканизированной резины, и мяч
по трассе скатывается точно в лунку...Еще Ковалев представил, как довольный
выигрышем игрок мчится по автобану в ревущем восьмицилиндровом авто, выжимая
акселератор до отказа, - и удивился реальности этой несуществующей,
увиденной лишь в воображении картины. Правда, нарисованный им образ мало в
чем прояснял возникшую ситуацию и даже, наоборот, мешал Ковалеву
сосредоточиться.
Не было у Ковалева ни малейшего желания угадывать среди прочих
иностранцев единственного нужного ему человека, потому что в большинстве
своем это были нормальные, здравомыслящие люди. Но кто-то из них, занятых
сейчас своими будничными делами, пытался совершить нечто противозаконное,
идущее во вред государству и, таким образом, во вред ему самому, Ковалеву.