"Шафранная мантия. (THE SAFRON ROBE)" - читать интересную книгу автора (Рампа Лобсанг)

Глава 9 Приезд Наставника

Ожидание на крыше — Буря в долине — Я издалека вижу ламу Мингьяра Дондупа — Визит к парикмахеру — Монахи рассматривают индийские журналы — Мучительная стрижка

Я стоял на крыше склада, возвышаясь над окружавшим меня пейзажем. Передо мной простиралась вся долина Лхасы, зеленая и прекрасная, с раскрашенными домами и синеющим Бирюзовым мостом. Вдалеке ярко сияла золотая крыша лхасского собора. Он стоял там уже много столетий. Позади меня сверкала Счастливая Река, а за ней возвышалась цепь гор с многочисленными плато, ведущими еще выше и проваливающимися в огромные ущелья и каньоны. Горы тянулись дальше в сторону Индии, захватывая часть Непала и часть Сиккима, простиравшиеся вдоль их фронта. Все это было привычным и хорошо мне знакомым. Сейчас все мое внимание было привлечено к Лхасе.

Внизу справа, почти прямо подо мной, находились Западные ворота — вход в город. Как всегда, место перед ними было заполнено нищими, выпрашивающими милостыню, путниками, которые надеялись получить благословение лам, и торговцами. Я стоял, прикрывая глаза от резкого света, и мог хорошо все видеть. До меня доносились возбужденные голоса:

— Подайте! Подайте во имя любви Его Святейшества! Подайте, и в минуту горя кто-то поможет и вам! Потом с другой стороны:

— О! Это стоящая сделка, всего десять рупий. Десять индийских рупий, и вы — обладатель этой прекрасной покупки. Вы никогда не увидите ничего подобного — времена меняются. Или знаете, что я вам скажу — вы мне нравитесь, пусть будет девять рупий. Вы даете мне девять рупий, забираете это, и мы расстаемся хорошими друзьями!

Паломники проходили по Кольцевой дороге. Некоторые из них падали ниц, поднимались и снова падали, словно такой особенный способ передвижения мог принести им спасение. Другие шли прямо, разглядывая расцвеченные иззубренные скалы, самую удивительную достопримечательность здешних гор. Когда они подходили ближе, я мог слышать их бормотание:

— Смотри, кто-то выглядывает с крыши. Наверное, это лама.

Это заставляло меня смеяться. Я — маленький мальчик, стоящий наверху в развевающейся мантии — казался им ламой. Нет. Еще нет. Но со временем я стану им.

Произнеся свое извечное: «Ом мани падме хум!», паломники уходили прочь. Торговцы пытались продать им свои амулеты, молитвенные колеса, брелоки и гороскопы. Большинство этих вещей было сделано в Индии и завезено сюда, но паломники не знали об этом, не знали они и того, что все эти предметы никогда не были благословлены в требуемой манере. Но разве не то же самое происходит во всех других странах и со всеми другими религиями? Торговцы повсюду одинаковы.

Я все всматривался со своего высокого насеста, всматривался в направлении Лхасы, стараясь проникнуть взглядом сквозь легкую дымку, вызванную сжиганием навоза. Погода стала заметно ухудшаться. Я посмотрел вверх и увидел над собой огромную снежную тучу. Я дрожал. Иногда в это время суток было слишком жарко, около сорока градусов по Фаренгейту, тогда как ночью температура падала иногда даже ниже нуля. Но в данный момент погода мало интересовала меня.

Я успокаивал себя, стараясь удержаться на локтях, положив их перед собой на стену. Я вглядывался до боли в глазах. Наконец мне показалось, что я увидел то, что желал. Я стал смотреть с еще большим воодушевлением и увидел приближающегося ламу в шафранной мантии. В ту же секунду я подскочил с такой энергией, что мои предательски слабые ноги подвели меня. Я шлепнулся на спину, опрокинутый ветром. Несколько секунд я не мог вздохнуть, затем опять поднялся на ноги и выглянул из-за стены. Но нет, обладатель шафранной мантии был не тем, кто мне нужен. Я смотрел на него, стремительно идущего в окружении своих спутников. Он вышел на Кольцевую дорогу, и я увидел, как путники расступаются перед ним и провожают его поклонами. Затем где-то через полчаса, проходя мимо, он взглянул вверх, увидел меня и сделал движения руками, которые я сразу понял. Это означало, что мой Наставник прибудет очень скоро.

Это было мило с его стороны, и я высоко оценил его доброту. Высокопоставленные ламы обычно не имеют привычки обращать внимание на малышей. У меня было много возможностей убедиться, что среди священников существуют разные люди, одни — холодные, совершенно аскетичные, отбросившие все человеческие эмоции; другие — веселые, всегда готовые прийти на помощь другому вне зависимости от его звания, возраста или положения в жизни, и, стоит сказать, они-то и были по-настоящему лучшими, по-настоящему аскетичными и праведными. Мне нравились люди, которые могли понять горести и страдания маленького мальчика.

Из высокого окна, до которого я еще никогда не добирался, потому что был всего лишь послушником, высунулась голова и посмотрела вниз. Лицо было усатым. Я почтительно склонил голову. Когда я поднял глаза, лицо исчезло. Некоторое время я стоял в раздумьях, я надеялся, что не доставил никому неудобства, забравшись на эту крышу. И, насколько я знал, не нарушил никаких правил. В последнее время я отчаянно старался вести себя так, чтобы ничто не могло отсрочить встречу с моим Наставником.

Вдали, у величественно высокого Чакпори, я видел монахов, занимающихся своими делами. Они шли вереницей вдоль стен, и я подумал, что, без сомнения, они воздают благодарность за очередной сноп трав, принесенных с высокогорья. Я понял: группа монахов недавно вернулась из удаленных уголков гор, где ежегодно проводится сбор целебных трав. Я надеялся, что вскоре смогу стать членом такой группы.

Вдалеке показался стелющийся шлейф дыма. Я увидел копошащуюся группу людей, по-видимому они заваривали чай, чтобы приготовить тсампу. Было видно, что это торговцы, среди них не было никого, одетого в цветную мантию, все — в серых скучных одеждах, и все — в своих меховых шапках.

Опять поднялся пронизывающий ветер. Внизу торговцы собирали свои пожитки и уходили в укрытие. Паломники для защиты от ветра прижимались к скалам. Нищие демонстрировали чудеса проворства, забывая о всех своих недугах, и разбегались прочь от приближающейся пыльной бури.

Долина Лхасы была чисто выметена бурями, которые, налетая crop, уносили за собой все. Только огромные камни оставались на месте. Пыль, песок, гравий — все улетало прочь. Но каждый горный ветер приносил сюда новую пыль и песок, порожденные огромными валунами, которые, раскачиваясь и опрокидываясь в горах, сталкивались друг с другом и разбивались, образуя мелкую пыль, разносимую потом ветром.

Внезапно поднявшийся ветер давил мне в спину, заставляя мою мантию прилипнуть к ней. Он давил так сильно, что я не мог пошевелиться. Я с трудом цеплялся за стену, пытаясь отыскать поручень и спуститься вниз. Я был словно бумажный ком. Ветру ничего не стоило поднять меня. Превозмогая боль, я подогнул колени и с большой осторожностью опустился, свернувшись клубком, защищая лицо и голову от каменной пыли.

С минуту ветер пронзительно выл, словно угрожая снести сами горы. Звук был даже громче наших фанфар. Вдруг в одно мгновение воцарилась удивительная, странная, абсолютная тишина — мертвое спокойствие. В этой тишине я внезапно услышал девичий смех, доносившийся откуда-то снизу, из кустов.

— О! — донесся до меня нежный голос, — не здесь, не в этом святом месте, это кощунство.

Опять смех — юноша и девушка вместе выпорхнули из кустов и направились к Западным воротам. Некоторое время я лениво наблюдал за ними, затем они скрылись с моих глаз, и я их больше никогда не видел.

Я стоял и опять всматривался поверх вершин деревьев в направлении Лхасы. Буря, оставив нас, перебралась туда. Ничего нельзя было разглядеть; я видел лишь большую тучу, которая накрывала все серым одеялом. Облако было бесформенным, оно быстро перемещалось, и создавалось впечатление, что там бежали два бога, держа за края серое одеяло.

Я продолжал смотреть. Стали показываться здания. Облако быстро отступало в долину, становясь меньше и меньше. Ветер терял силу и был уже не в состоянии тащить за собой пыль и тяжелые куски гравия.

Вскоре не стало видно ни малейшего облачка. Я протер глаза и продолжал наблюдение. Я так старался, словно мог увидеть то, чего не было на самом деле. В конце концов я увидел группу людей, появившихся из-за какого-то здания. Некоторые из них были одеты в шафранные мантии. Они были слишком далеко от меня, чтобы я мог разглядеть, кто это, но я знал — я знал!

Я смотрел, как зачарованный, мое сердце забилось быстрее, чем обычно. Маленькая группа людей приближалась, двигаясь медленно, величественно. Они приблизились ко входу на Бирюзовый мост и были укрыты от моего взора этим сооружением, пока снова не появились у другого конца.

Я старался разобрать, кто из них был кто. С невыносимой медлительностью они подходили все ближе. Мое сердце готово было выскочить из груди, когда я распознал в одном из них человека, которого ждал. Я попытался даже заплясать от радости прямо на крыше, но ноги не позволили мне сделать это. Я снова обхватил руками стену и тщетно пытался унять дрожь в своих конечностях, вызванную не столько слабостью, сколько возбуждением от происходящего.

Небольшая кавалькада приближалась, пока наконец не скрылась за высокими зданиями деревни Шо. Я слышал цоканье лошадиных копыт, шелест и трение упряжи и случайные скрипы кожаной сумки, зажатой, возможно, между лошадью и седоком.

Я стоял на цыпочках, стараясь быть выше и больше видеть. Вглядываясь поверх домов, я мог различить лишь головы всадников, медленно двигавшихся по тропинке в направлении главного входа. Внезапно один из путников посмотрел вверх, улыбнулся и помахал рукой. Я был слишком смятен, чтобы помахать в ответ. Я просто стоял, смотрел и дрожал, предвкушая радость будущей встречи.

Ламы обменялись несколькими словами, и вот уже второй взглянул вверх и улыбнулся. На этот раз я заставил себя изобразить дрожащее подобие улыбки — я был слишком охвачен эмоциями, бурлящими во мне, и отчаянно боролся с приступами плача.

Небольшая кавалькада поднималась все выше, приближаясь к главному входу в Поталу, как и было положено таким высокопоставленным людям. Я знал, что время встречи еще не пришло, потому что Наставник сначала отправится с докладом к Высочайшему. Затем, освободившись, он пойдет в свои комнаты в самой высокой части Поталы и после положенного перерыва обязательно пошлет кого-то на поиски меня.

Я соскользнул вниз со своего «насеста», отряхивая руки и колени, и оглядел себя, чтобы убедиться, что моя мантия достаточно чиста. Потом я подошел к маленькому чердаку на крыше, вошел внутрь и очень осторожно спустился по лестнице, ведущей вниз. Я должен быть полностью готов к тому, чтобы встретить посланника, ищущего меня. В первую очередь я хотел выглядеть настолько опрятно, насколько мог.

Наши лестницы были опасным приспособлением для того, у кого были повреждены ноги. Лестница представляла собой крепкое, хорошо отполированное бревно. С обеих сторон бревна были выемки. Тот, кто хотел подняться вверх, ставил левую ногу в выемку на левой стороне, затем правую — в выемку повыше на правой стороне и так продолжал подъем, обняв бревно коленями. Если человек был неосторожен, либо бревно установлено плохо, он просто скользил по нему, часто сопровождаемый бурным ликованием мальчишек.

Еще одна неприятность, которой следовало опасаться, заключалась в том, что лестницы часто бывали скользкими от масла, поскольку, если кто-то карабкался по ним с масляной лампой в руках, растопленное масло расплескивалось и добавляло проблем. Но сейчас было не время думать о лестницах или масляных лампах. Я добрался до пола, снова тщательно отряхнул себя и оттер несколько пятен застывшего масла. Затем я направился в детскую часть здания.

Войдя в спальню, я подошел к окну и беспокойно выглянул наружу, от волнения стуча пятками о стену. Я смотрел на простиравшуюся картину без всякого интереса, потому что там больше не было ничего, что мне хотелось бы увидеть. Все, чего я желал, находилось внутри!

В Тибете мы не использовали зеркал, потому что смотреть в зеркало считалось проявлением тщеславия. Если кто-то был замечен глядящимся в зеркало, его сразу обвиняли в том, что он больше думает о плотских вещах, чем о духовных. С этой точки зрения отсутствие зеркал считалось большим преимуществом.

Однако в данный момент я ощущал настоятельную потребность посмотреть на себя со стороны, поэтому тайком подобрался к медному блюду. Я протер его краем своей мантии, и оно засияло. Несколько раз я взглянул в него и получил достаточное представление о том, как выгляжу. Чем дольше и пристальнее я всматривался, тем большим становилось мое разочарование. Я положил блюдо на место и отправился на поиски монаха-парикмахера, так как мне показалось, что я заслуживаю прозвища «черная голова».

«Черными головами» в Тибете называли людей, которые не входили в Святой Орден. Послушники, траппы, монахи и монастырские служащие брили свои головы, поэтому их часто называли «красными головами». Наши головы действительно становились красными под немилосердным солнцем. Головы же мирских людей были покрыты черными волосами, и поэтому их называли «черными головами».

Кстати, следует отметить, что мы, упоминая высших лам, часто называли их «шафранными мантиями». Мы никогда не говорили «обладатель шафранной мантии», а всегда просто «шафранная мантия». Точно также мы говорили «красная мантия» или «серая мантия». Для нас мантия была предметом, характеризующим ее обладателя. Согласно тибетской логике, считалось, что человек в мантии нужен только для того, чтобы она могла передвигаться.

Я шел все дальше по темным коридорам Поталы и наконец подошел к довольно большой комнате, в которой работал парикмахер. Он был из тех, кого называли монахом лишь из учтивости, поскольку он никогда не покидал своей комнаты и не посещал богослужений. Я вошел в дверь. Как обычно, это место было заполнено завсегдатаями — бездельничающими монахами, которые постоянно крутились вокруг парикмахера или на кухне, отлынивая от работы и бесцельно тратя свое и чужое время. Но сегодня здесь царила атмосфера какого-то воодушевления, и мне хотелось выяснить причину.

На низкой скамейке лежал ворох довольно потрепанных журналов. По-видимому, один из монахов провел богослужение для группы торговцев и те по доброте душевной вознаградили его целой кипой журналов и газет, которые они привезли с собой из Индии. Сейчас в парикмахерской собралась целая толпа, ожидающая монаха, который провел некоторое время в Индии и теперь был уполномочен объяснить всем то, о чем писалось в этих журналах.

Двое монахов смеялись и болтали, рассматривая картинки. Один сказал другому:

— Нужно спросить Лобсанга об этом. Он, должно быть, специалист в таких вещах. Иди сюда, Лобсанг!

Я подошел туда, где они сидели, что-то рассматривая. Я взял у них журнал, после чего один сказал:

— Но ты же взял его вверх ногами. Ты даже не знаешь, как держать эту штуку!

К моему стыду я обнаружил, что он был прав. Я сел между монахами и стал рассматривать удивительную картинку. Она была коричневая, я бы сказал даже, цвета сепии, и изображала странно выглядящую женщину. Она сидела на высоком столе перед еще большим столом, и в предмете, стоящем перед ней на столе, было видно отражение этой женщины.

Ее одежда очень заинтересовала меня, она казалась длиннее монашеской мантии. У женщины была удивительно тонкая талия, которая казалась туго затянутой. Ее руки были довольно полными. Посмотрев на ее грудь, я буквально вспыхнул от смущения. Вырез был чрезвычайно низким — опасно низким, — и, к своему стыду, я испугался того, что может произойти, если она наклонится. Но на этой картинке она сидела, держа спину прямо.

Пока мы сидели и разглядывали картинку, пришел еще один монах и стал позади нас; мы даже не заметили его. Кто-то спросил:

— Что же она делает?

Только что вошедший монах склонился над нами и, прочитав надпись внизу, торжественно объявил:

— О! Она всего лишь приводит в порядок свое лицо. Сейчас она красит губы, когда закончит, то примется за карандаш для бровей. Это называется косметикой.

Все это не укладывалось у меня в голове. Косметика? Губная помада? Карандаш для бровей?

Я повернулся к монаху, читавшему по-английски, и спросил:

А к чему ей отмечать, где находится рот? Она что, так не знает?

Он рассмеялся и сказал:

— Некоторые из этих людей красят в красный или оранжевый цвет свои губы. Они полагают, что так выглядят более привлекательно. После этого они красят брови и даже ресницы и, закончив со всем этим, покрывают разноцветной пылью лицо.

Все это показалось мне очень странным, и я спросил:

— А почему она не закроет одеждой верхнюю часть своего тела?

Все засмеялись и обратили свои радостные взоры на картинку, словно бы стараясь разглядеть, откуда я это взял. Монах, читавший нам, рассмеялся громче всех и сказал:

— Если бы ты видел этих западных людей на вечеринках, ты бы нашел, что они очень плохо прикрывают свою грудь и еще хуже то, что находится ниже талии.

Я старательно изучил все картинки, стараясь понять, что на них изображено. Я не представлял себе, как женщина может передвигаться в такой неудобной одежде. Казалось, у нее не было ног, однако ее одежда двигалась за ней, волочась по земле. Вскоре я позабыл обо всем, когда услышал, как монах приступил к чтению другого журнала:

— Посмотрите-ка сюда, здесь дата — 1915 год. Это год большой войны на Западе, она чуть было не охватила весь мир. Люди дерутся, убивая друг друга. Они роют норы в земле и живут в этих норах. Когда идет дождь, их заливает водой.

— Из-за чего началась эта война? — спросил другой монах.

— О! Не думай, что войны ведутся из-за чего-то. Западным людям не нужна причина для драки, они просто дерутся.

Он пролистал несколько журналов и взял еще один. На нем была изображена удивительнейшая штука. Она походила на железную коробку и, как было нарисовано на картинке, двигалась по земле навстречу солдатам, которые пытались скрыться.

Это, — сказал монах, читавший по-английски, — новейшее изобретение. Оно называется «танком». Танк помогает победить в войне.

Мы смотрели и думали о войне, о том, как много душ было покалечено, когда погибали их физические тела. Я представил себе, как много потребуется сжечь палочек благовоний, чтобы помочь всем этим странствующим душам.

— Я слышал, что британцы собрали новый батальон турков, — сказал монах, — но они никогда не пытались обратиться за духовной помощью в Тибет.

По правде говоря, я был даже доволен, что они не сделали этого, потому что не видел смысла в убийствах, кровопролитии и страданиях. Мне казалось глупым, что взрослые люди ссорятся и вступают в войну из-за того, что один народ не может договориться с другим. Я вздохнул и с заметным раздражением тряхнул головой, думая о своей несчастливой судьбе. Я знал, что когда-нибудь должен буду отправиться путешествовать по западному миру. Через это мне суждено было пройти. Мое будущее было описано с чрезвычайной ясностью, но я не был от него в восторге. Все, что было мне предсказано, влекло за собой множество страданий и трудностей!

— Лобсанг! — услышал я окрик.

Я взглянул вверх. Монах-парикмахер приглашал меня подойти и сесть на трехногий стул. Я повиновался. Он стал передо мной и вытащил огромную бритву, которой брил головы монахов. Он не пользовался мылом или водой. Он лишь провел несколько раз лезвием бритвы по куску камня и, крепко схватив меня за виски левой рукой, приступил к болезненной процедуре соскабливания щетины с моего черепа. Никому из нас не нравилось это, и все мы с нетерпением ожидали окончания пытки, после которой голова превращалась в нечто окровавленное, изрезанное и исцарапанное. Но мы, тибетцы, не начинали плакать при малейшей боли. Я сидел смирно, а парикмахер все скоблил и скоблил.

— Я полагаю, стоит привести в порядок и твою шею, — сказал он. — Все уже знают, что вернулся твой Наставник. Тебе, наверное, не терпится умчаться?

С этими словами он подтолкнул мою голову так, что она почти уперлась в колени, и принялся тщательно соскабливать длинные волосы с моей шеи. Он постоянно дул на меня, сдувая срезанные волосы, и каждый раз, когда мне удавалось угадать этот момент, я задерживал дыхание. Из рта у него исходил неприятный запах — было похоже, что у него были больные зубы. Наконец он закончил «стрижку» и принялся вытирать кровь, сочившуюся из многочисленных порезов. Кто-то сказал:

— Чтобы остановить кровь, лучше всего положить на каждую рану по кусочку бумаги. Попробуйте.

Вскоре я стал выглядеть словно пугало, весь обклеенный маленькими треугольными кусочками бумаги.

Мне нечего было делать, и я решил остаться в парикмахерской и дослушать продолжавшуюся беседу. Казалось, что в западном мире дела были совсем плохи. Мир готов был вспыхнуть. Неприятности угрожали России. В Англии ирландский народ поднял восстание. Только у нас в Тибете пока царило спокойствие.

Я хранил молчание, вспоминая о пророчествах, сделанных столетие назад. Я знал, что во время моей жизни в Тибете произойдут большие несчастья. Я знал также, что наш любимый Далай-Лама — последний настоящий Далай-Лама. И хотя следующий тоже будет носить это высокое имя, его духовный статус будет намного ниже.

Я медленно перевернул страницу и увидел невероятную картинку. Это было похоже на большое количество связанных коробок, с вырезанными по бокам дырками, из которых выглядывали люди. Казалось, что коробки тянет за собой какой-то монстр, изрыгающий столб дыма. Под каждой из коробок располагались в два ряда какие-то круглые предметы. Я не мог понять их назначения. Я не знал тогда, что это колеса, а то, что я видел, называется поездом. В Тибете единственными колесами были молитвенные колеса.

Я повернулся к читающему по-английски монаху и потянул его за мантию. Когда он повернулся ко мне, я попросил объяснить, что это значит. Он перевел мне, что это британский эшелон, увозящий солдат на войну в поля Фландрии.

Следующая картинка удивила и напугала меня, она казалась необъяснимой. На ней было изображено сооружение, напоминающее воздушного змея, но без веревки, привязывающей его к земле. Этот змей представлял собой раму с натянутой на нее оболочкой. Спереди у него были палочки, которые, если верить картинке, вращались. Я увидел, что в этом змее сидят два человека, один — впереди, другой — чуть сзади. Монах объяснил мне, что это аэроплан — машина, о которой я никогда не слышал раньше. Я решил, что если когда-нибудь меня выгонят из монастыря, я стану не лодочником, а одним из тех людей, которые летают на этих странных змеях.

Перевернув эту страницу, я увидел то, что лишило меня дара речи. Это было невероятно — огромный предмет, напоминающий длинную трубу, покрытую какой-то материей, летал над городом. Он сбрасывала на город большие темные ящики. На другой картинке было показано, как эти ящики приземлялись, производя вспышки и разрушая здания. Монах объяснил мне, что эта вещь называется дирижаблем, одним из тех, которые используются для бомбардировки Англии. Он рассказал, что бомба — это металлический сосуд, наполненный взрывчаткой, и что бомбы, приземляясь, могут разнести все, на что упадут.

Мне показалось, что в этих журналах нет ничего о мирной жизни, они были полностью посвящены войне. Я подумал, что уже достаточно насмотрелся картинок, которые могли возбудить в человеке лишь плохие чувства. Я положил журналы, поблагодарил парикмахера и монаха, объяснявшего мне все, и пошел обратно в спальню, где вскоре должен был появиться посланник.

Продолжался бесконечный день. Снова пришло время есть тсампу. Я спустился вниз в зал и поел с остальными. У меня был плохой аппетит, но я считал, что нужно воспользоваться моментом и поесть, пока еще есть время.

Вычистив свою чашку, я вышел из столовой и снова вернулся в спальню. Некоторое время я стоял и смотрел в окно, наблюдая людей, суетившихся во дворе.