"Елена Прудникова. Иосиф Джугашвили " - читать интересную книгу автора

физическим трудом. Оторванный от всех, не сумевший найти общего языка с
другими


95

ссыльными, угнетенный духом, Иосиф пишет товарищам отчаянные и потерянные
письма.
Сразу по прибытии Зиновьеву в Краков: "Я, как видите, в Туруханске.
Получили ли письмо с дороги? Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег.
Если моя помощь нужна, напишите, приеду немедля..." Он еще не понимал, что
Туруханский край - это не Вологда и даже не Нарым. Здесь все совсем иначе.
Вот он пишет Малиновскому: "Здравствуй, друг. Неловко как-то писать
тебе, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного
положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи
с усилившимися морозами (37 градусов холода), общее состояние болезненное,
нет запасов ни хлеба, ни сахару, ни мяса, ни керосина (все деньги ушли на
очередные расходы и на одеяние с обувью). А без запасов здесь все дорого:
хлеб ржаной 4 коп. фунт, керосин 15 коп., мясо 18 коп., сахар 25 коп. Нужно
молоко, нужны дрова, но... деньги, нет денег, друг. Я не знаю, как проведу
зиму в таком состоянии... У меня нет богатых родственников или знакомых, мне
положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к
тебе - и к Петровскому, и к Бадаеву. Моя просьба состоит в том, что если у
социал-демократической фракции до сих пор остается "Фонд репрессированных",
пусть она, фракция, или лучше бюро фракции выдаст мне единственную помощь
хотя бы рублей в 60. Передай мою просьбу Чхеидзе и скажи, что и его также
прошу принять близко к сердцу мою просьбу, прошу его не только как земляка,
но главным образом как председателя фракции. Если же нет


96

больше такого фонда, то, может быть, вы все сообща выдумаете что-нибудь
подходящее. Понимаю, что вам всем, а тебе особенно - некогда, нет времени,
но, черт меня подери, не к кому больше обращаться. А околеть здесь, не
написав даже одного письма тебе, - не хочется. Дело это надо устроить
сегодня же, и деньги переслать по телеграфу. Потому что ждать дальше -
значит голодать, а я и так истощен и болен..." Он словно извиняется за то,
что осмелился побеспокоить такого занятого человека, как депутат
Малиновский, а ведь это пишет, по сути, первый по положению в партии из
большевиков России. Впрочем, это вполне в духе Кобы. Если для дела он не
считался ни с чем и ни с кем, то для себя лично стеснялся просить даже о
том, на что имел бесспорное право.
Что за человек был Коба, хорошо показывает рассказ большевички Т.А.
Словатинской, хозяйки конспиративной квартиры. Там, в крохотной комнатке для
прислуги, возле кухни, жил большевик Сольц. Однажды он сказал хозяйке, что
хочет познакомить ее с одним товарищем-кавказцем. Оказалось, что товарищ
живет у него уже несколько дней, не выходя из комнаты. "Он показался мне
сперва слишком серьезным, замкнутым и стеснительным. Казалось, больше всего
он боится чем-то затруднить и стеснить кого-то. С трудом я настояла, чтобы