"Елена Прудникова. Иосиф Джугашвили " - читать интересную книгу авторафизическим трудом. Оторванный от всех, не сумевший найти общего языка с
другими 95 ссыльными, угнетенный духом, Иосиф пишет товарищам отчаянные и потерянные письма. Сразу по прибытии Зиновьеву в Краков: "Я, как видите, в Туруханске. Получили ли письмо с дороги? Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег. Если моя помощь нужна, напишите, приеду немедля..." Он еще не понимал, что Туруханский край - это не Вологда и даже не Нарым. Здесь все совсем иначе. Вот он пишет Малиновскому: "Здравствуй, друг. Неловко как-то писать тебе, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами (37 градусов холода), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахару, ни мяса, ни керосина (все деньги ушли на очередные расходы и на одеяние с обувью). А без запасов здесь все дорого: хлеб ржаной 4 коп. фунт, керосин 15 коп., мясо 18 коп., сахар 25 коп. Нужно молоко, нужны дрова, но... деньги, нет денег, друг. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии... У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к тебе - и к Петровскому, и к Бадаеву. Моя просьба состоит в том, что если у социал-демократической фракции до сих пор остается "Фонд репрессированных", пусть она, фракция, или лучше бюро фракции выдаст мне единственную помощь прошу принять близко к сердцу мою просьбу, прошу его не только как земляка, но главным образом как председателя фракции. Если же нет 96 больше такого фонда, то, может быть, вы все сообща выдумаете что-нибудь подходящее. Понимаю, что вам всем, а тебе особенно - некогда, нет времени, но, черт меня подери, не к кому больше обращаться. А околеть здесь, не написав даже одного письма тебе, - не хочется. Дело это надо устроить сегодня же, и деньги переслать по телеграфу. Потому что ждать дальше - значит голодать, а я и так истощен и болен..." Он словно извиняется за то, что осмелился побеспокоить такого занятого человека, как депутат Малиновский, а ведь это пишет, по сути, первый по положению в партии из большевиков России. Впрочем, это вполне в духе Кобы. Если для дела он не считался ни с чем и ни с кем, то для себя лично стеснялся просить даже о том, на что имел бесспорное право. Что за человек был Коба, хорошо показывает рассказ большевички Т.А. Словатинской, хозяйки конспиративной квартиры. Там, в крохотной комнатке для прислуги, возле кухни, жил большевик Сольц. Однажды он сказал хозяйке, что хочет познакомить ее с одним товарищем-кавказцем. Оказалось, что товарищ живет у него уже несколько дней, не выходя из комнаты. "Он показался мне сперва слишком серьезным, замкнутым и стеснительным. Казалось, больше всего он боится чем-то затруднить и стеснить кого-то. С трудом я настояла, чтобы |
|
|