Иван Ефремов Каллиройя

За поворотом тропинки показался дом из крепкого серого камня, невысокий и бедный на вид.

Безотчетная удалая радость заставила Антенора ускорить бег и с порывом ветра буквально взлететь по склону холма. У сложенной из грубых кусков песчаника ограды он остановился, сердце его неистово билось.

Над головой слабо шелестела серебристо-зеленая листва олив. Внизу размеренно плескалось, разбиваясь о камни, прозрачное море. Легкая белая пена металась вокруг громадных камней, будто пытаясь нарушить их тяжелую неподвижность.

В этот час сумеречной тишины берег опустел, окраина городка с редкими домами, разбросанными среди садов, выглядела совершенно безлюдной. Все ушли на праздник к храму Деметры, стоявшему у белых обрывов берега. Антенор взглянул на закрытую дверь, похожую на темнуювпадину под навесом крыльца. Он бежал всю дорогу и пришел слишком рано — еще не совсем стемнело. Молодой скульптор вернулся к морю и уселся над обрывом за кустами, думая о той, в ожидании которой так нестерпимо медленно тянулось время.

Каллиройя — новое нежно звучащее имя, которое так много обещало… и было пустым звуком, пока он не увидел ее.

Когда родилась его тайная мечта? Когда он стал задумываться о существе женской красоты и ее воплощении? Когда начал тосковать о встрече с настоящей моделью, в которой воедино бы слились его любовь и создание задуманного? Как давно это было! Он встречался со многими женщинами, но ни одна не была той, чей образ уже начал проступать среди множества прекрасных, нежных и любящих девушек, в которых все же чего-то не хватало…

А разве ом сам понимал ясно и уверенно, что ему надо? Только всесильная и нежная Афродита могла научить его, проведя через испытания, чтобы облагородить настоящее, смыть ложь…

Никто не замечал тоски скульптора. Тысячи людей знали и любили Антенора, победителя в беге на истмийских играх^{1} и в плавании к Черным Утесам на прошлогодних празднествах Посейдона.

Знали, как ваятеля, создавшего Афродиту-Уранию, что стоит сейчас на краю Керамико^{2} с закинутым вверх лицом, устремив взгляд в глубины неба и подставив нагие груди свету бесчисленных звезд.

Не меньшая ходила слава и об Антеноре-любовнике, горячей страсти которого о не могли забыть ни огненно-рыжая Мирике, избалованная, нежная и капризная афинянка, ни чернокудрая Тионион Александрийская, прозванная «пантерой Амафонта»^{3} — две самые прославленные гетеры эллинского мира. Не забыли его и многие неизвестные женщины Аттики, Коринта^{4}, Лесбоса, Кипра и Ионии…

Никто не заметил, что томительная сила Эроса, истинного владыки Эллады, породила печали в душе Антенора. Ту самую печаль, что живет в каждом настоящем художнике, изнемогающем в усилиях понять, ухватить, удержать мимолетное, создавая вновь и вновь отблески, изгибы и всплески прекрасного, на миг открывающиеся глазам и сердцу смертного. Они исчезают быстро и навсегда, растворяясь в привычных глазу и сердцу чертах обыденного, теснящегося кругом мира…

Борьба с таинственными, непонятными, но неизбежными законами смерти и времени, с вечным изменением мира, с быстротой утраты того, что мило, а мило художнику только прекрасное, столь часто оказывается бесплодной. Не хватает божественного вдохновения, меркнет свет, художник, жалкий и измученный, простирается на земле без сил и желаний, полный отчаяния…

Антенор был истинным сыном Эллады и высшее выражение красоты видел в прекрасном и желанном теле женщины. Женщины, имеющей столь великую власть над лучшими мечтами мужчины, что одно ее появление превращает пустыню в ароматный сад.

«Но в чем тайна этой власти? Что такое красота женского тела?» — без конца раздумывал Антенор.

Искусный ваятель, он хорошо знал, что ничтожнейшая разница в изгибе линии способна превратить прекрасное в безобразное или, наоборот, сделать очаровательным. Почему же эта разница то некрасива, то дивно ласкает взгляд и осязающие пальцы? Почему красивы только немногие соотношения, а бесчисленные остальные безошибочно отвергаются даже невежественным человеком? Есть красота, нравящаяся немногим, но есть и такая, перед которой склоняется любой мужчина, которой восхищается женщина, застывает в изумлении ничего но ведающий юнец…

Как понять эту истинную, безусловную красоту женщины, созданную богами как высший дар, утешение и счастье для смертного сына земли?

Как создать ее воплощение в статуе, более прекрасное, чем Урания, более зовущее и властное, чем Анадиомена^{5} Праксителя, более очаровательное, чем Аэлла-амазонка^{6} у Леохара?..

В памяти Антенора возникли эпизоды его периэгезы^{7}: в знойной дымке ливийских берегов, в чистом ветре Крита, в темной зелени кипрских рощ.

Шествие красивых гетер в прозрачных одеждах или совершенно обнаженных на набережной Александрии… Танцы влюбленных одна в другую женщин на укромных полянах Лесбоса… Бег нагих девушек с факелами во время Тесмофорий^{8}. Хоровод очищения красотой — Гормос — на площадях лаконских городов… Тайные празднества Посейдона и Коттито^{9} на Крите и в Микенах…

И везде, как символ чистого Эроса Эллады, далекой от варварского стыда перед красотой, нагая молодость, гордая, нестесненная, стройная и уже только этим красивая…

В святилищах древних, разрушенных храмов, на стенах больших пещер, на откосах гладких скал Антенор не раз встречал уцелевшие изображения: статуэтки, фрески, очерченные глубокими бороздами рисунки. И в те далекие времена поклонялись женщинам, служили их красоте. Древние не достигли искусства Эллады, хотя в верных линиях, правильных расчетах объемов безошибочно замеченной пропорции угадывались настоящие, вдохновенные богами мастера. Вначале Антенору казалось грубым и несовершенным иное понимание красоты женщины, о котором говорили изображения древних.

Но постепенно молодой скульптор понял, что художники далекого прошлого своим тысячелетним опытом постигли многое, и хотя не смогли передать гармонию форм тела, но оказались ближе к тому, чтобы выявить сущность женского очарования, чем он, наследник мастеров Эллады.

Антенору показались бледными и невыразительными скульптурные каноны Эллады, созданные и утвержденные великими ваятелями: Поликлетом, Мироном, Лисиппом, Фидием.

Творцом образа женщины стал Поликлет, взявший моделью знаменитую бегунью Левкофрис. Лакедемонянка с узкими бедрами, широкими плечами и грудью, с броней толстых мышц вокруг талии, показалась Поликлету истинным соответствием идеалу эллинского мужа, созданному им в статуе Копьеносца.

Поликлет ошибся, стремясь к сходству там, где требовалась противоположность. Но влияние великого мастера сделало свое дело, создав моду…

Даже Пракситель, вначале изваяв свою Анадиомену по чудесному, гибкому и сильному телу своей возлюбленной, знаменитой гетеры Фрины, потом изменил статую, поддавшись установленным требованиям.

Рассказывали, что это стоило ему любви Фрины, которая стала покровительницей безвестного художника из Ионии. Тот сделал с красавицы-гетеры статую Афродиты-Астарты, ни в чем не уступавшую прославленным творениям Эллады. Фрина велела отлить ее из серебра и подарила храму Афродиты в Пафосе.

Узнав об этом, Антенор впервые увидел путь к решению мучившей его задачи. Афродита-Астарта… Соединение древнего знания Крита и Востока с искусством Эллады, сочетавшее понимание жизни, Эроса и Красоты с умением воплотить его в камне и металле.

Как же случилось, что в Элладе, где царствуют Эрос и женщина в своих двух чудесных ипостасях, богини и умной прекрасной гетеры, художники еще не создали образ, передающий все очарование, власть и могущество женщины? Образ, который заставлял бы замирать от восхищения, томиться прекрасной печалью, бесстрашно устремляться в неизвестную даль…

Образ, воплощающий могучее плодородие матери-земли, вечную силу возрождения, бессмертие грядущего потока жизни, вечную борьбу за обладание, выковывающий в мужчине самые лучшие и сильные качества…

Как далеки от этого образа юные, острогрудые, смелые девушки эллинских скульптур… еще не женщины… цветки, а не плоды. Только недавно поэты эллинского народа стали поспевать вместо мирта, символа девичьей юности, гранатовое яблоко, символ прекрасной женской груди. Гранат — ройя…^{10} прекрасногранатная, прекрасногрудая Каллиройя…

И Антенор всей силой своего воображения и поразительной, не упускающей даже мгновенной подробности памятью художника создал свою Каллиройю.

Такой, какой увидел впервые на морском берегу в грохоте воли бурного утра…

Массивные валы росли, заворачивались, маслянисто сверкая на солнце и расплескиваясь широкими пенными разливами на крутом и плотном песке. Антенору, плывшему от Фоонтова мыса^{11}, надоело бороться с волнами. Он быстро скользнул к берегу, улучил момент и очутился на песке, по колени в убегающей воде. Художник не заметил, что несколькими мгновениями раньше сюда, в это защищенное от ветра место, устремилась одиноко купающаяся девушка. Она отошла от пенных заплесков, изогнулась, чтобы выкрутить косы, но с легким испугом выпрямилась, когда из пены ревущего моря перед ней возник Антенор.

Они застыли друг перед другом, обнаженные, словно бог и богиня на пустом берегу.

Дыхание молодого скульптора остановилось. Неведомая была той самой моделью, воплощением древнего канона женской красоты, о которой он так долго мечтал, даже не представляя свой идеал во всем его совершенстве!

Капли воды блестели на гладкой, загорелой до смуглости коже. Груди девушки в безупречном соответствии с идеалом канона, чуть более низкие, чем правильные полушария, напряглись, как широкие опрокинутые чаши. Потемневшие от холода соски поднялись вверх своими кончиками и казались гранатовыми звездами на розовом золоте загара.

Точеные сильные руки невольно прикрыли грудь и треугольник лона неизменным жестом Анадиомены, но не могли спрятать ни тонкой гибкой талии, ни крутых изгибов широких бедер, резко суживающихся к круглым коленям.

Невероятно стройные ноги незнакомки показались скульптору тщательно выточенными из слоновой кости. Не слишком тонкие, но ни на волос толще, чем требовалось, чтобы это сильное тело могло быстро и легко бегать… даже будто излишне изящные по сравнению с мощью бедер и грудей. Как эти тонкие щиколотки, мимо которых неслись струйки воды и взбаламученного песка…

Антенор взглянул прямо в лицо девушке и понял, что она еще полна дерзкого задора после победной игры с волнами. Но в удивленном взоре больших темно-голубых глаз вспыхнули искорки гнева. Прямые узкие брови сдвинулись. Антенор покорно, с тоскливым вздохом, отвернулся к морю и отступил на шаг.

Спустя мгновение, ничего не слыша из-за мерного гула моря, скульптор внезапно ощутил ужас потери, но, чтобы не спугнуть девушку, побоялся обернуться.

— Где ты, не уходи, я хочу поговорить с тобой! — вскричал Антенор и сразу успокоился, услышав сквозь шум волн ее звучный голос.

— Я отойду за скалу, чтобы одеться. Одевайся и ты…

— Не могу, — снова встревожился Антенор, вспомнив, что его несложное одеяние лежит далеко отсюда, на большом камне мыса, — я должен принести одежду вон оттуда, подожди меня!

— Мне нужно идти!

— Подожди, я без одежды, я плыл издалека, мне очень нужно поговорить с тобой… как… как… жить… Умоляю, подожди!

— Нет, — в ответе девушки послышалась насмешка, и Антенор рассердился.

— Пусть будет по-твоему, но я буду с тобой говорить, хотя и так… — он провел рукой по груди.

— Я помню, ты шел нагим в венке победителя под взглядами тысяч людей… А здесь только я одна, — неожиданно рассмеялась девушка, — жди, я сейчас позову…

Антенор оглянулся. Дивное видение исчезло, вода смыла с песка маленькие следы ступней.

Кто она? Новая гетера? Девушка знатного рода? Жена кого-нибудь из вновь приехавших в Афины из Александрии, Кносса или Милета? Все эти возникавшие друг за другом предположения скульптор отвергал сразу. В ней нет и отзвука той покорности желанию, которая столь ощутима в гетере. Самые надменные и богатые гетеры не станут купаться в бурю в удаленной бухте.

Девушка знатного рода никуда не ходит без подруг и рабынь.

Загорелое тело незнакомки говорит о Кноссе или Александрии, где загар не считается недостатком…

А ее речь! Настоящая аттическая, без резкости Спарты или ионической певучести.

А ее голубые глаза — редкий знак Посейдонова рода, совсем как у Афины-Тритониды^{12}!

И она знает его! Видела его победу на празднике Посейдона, восторженное чествование народа… Значит, она афинянка?

Загадка осталась неразрешенной. По зову девушки Антенор приблизился, полный благоговения перед ее красотой.

Издалека. Осторожно скульптор начал прояснять свою цель. Было трудно высказать все из-за нехватки слов, но вдруг художник убедился, что девушка понимает его с полуслова. Окрыленный Антенор забыл обо всем…

Грохотали волны, ритмически шуршала катящаяся вниз галька.

Они лежали на плотном песке, гудящем. Как медный лист, сблизив головы, чтобы говорить без усилий.

Но художник видел только большие глаза, доверчиво открытые и потемневшие от работымысли — в них ощущался интерес. Иногда незнакомка отворачивалась и устремляла взгляд поверх камней и волн в хмурящуюся тучами даль. Тогда Антенор рассматривая ее прямой нос, короткий и закругленный, полураскрытые губы небольшого рта, спутанные ветром пряди густых волос, наполовину скрывавшие щеку и маленькое ухо.

Антенор говорил об исполненной им в поисках вдохновения периэгезе, о древнем идеале красоты, о воплощении Эроса, духа Эллады в женщине… Вздрогнул от похолодевшего ветра, увидел собирающиеся над морем тучи и рассмеялся. Каллиройя, так звали незнакомку, улыбнулась в ответ открыто и просто. Ощущение внезапно возникшей близости не исчезло, а усилилось, когда Каллиройя простилась красивым жестом руки. Она предложила Антенору свой плащ, но скульптор отказался. Каллиройя стояла на берегу, пока Антенор, сбежав по песку, не ринулся в бушующие волны и не преодолел их, выдержав первые, самые опасные у камней, удары. Скульптор беззаботно поплыл к едва видневшемуся вдали мысу Фоонта. Он наслаждался борьбой с бурей, ощущая прилив радостной силы… так много обещала неожиданная встреча с Каллиройей.

Антенор был убежден, что сама Афродита снизошла к его тоске и исканиям, послав долгожданное воплощение его грез.

Ни одного мгновения не думал Антенор, что ему может не понравиться что-либо в Каллиройе, — порукой тому была неколебимая уверенность в своей ниспосланной богиней находке.

Ему не пришлось разочароваться в последующие дни и встречи, несмотря на строгую взыскательность художника. Сдержанность движений, прямая и легкая походка, теплота рук, слабый и свежий запах тела — все было чудесно в девушке, все нравилось Антенору. Скульптор не уставал любоваться молодой женщиной, когда она в час свидания подходила к нему издалека. Каллиройя несла так открыто и гордо свои высокие и крепкие груди, что они казались летящими впереди тела. В ее походке безошибочно узнавалась дочь приморской Эллады, наследница поколений здоровых людей солнечных побережий, любящих наготу и чистоту омываемого морем тела!

Она была дочерью того мира, который с незапамятных времен, уходящих через древний Крит в божественную легенду Атлантиды, принимал открыто и превращал в безграничную радость неизбежную необходимость Эроса. Радость острого понимания желания, сплетенного с ощущением мужской и женской силы, противоположных и стремящихся друг к другу, равных в своей мощи. Радость рождения здоровых и красивых, желанных детей любви…

И действительно, Каллиройя, ласковая и гордая, открытая и недоступная, казалась богиней среди людей иного мира, с трусливой оглядкой крадущихся к чудесным дарам Эроса… Среди женщин Азии, сгибающих плечи, чтобы спрятать свою грудь, как нечто постыдное или безобразное.

Очень скоро Антенор понял, что любит Каллиройю, что побежден Эросом с небывалой силой.

Прошло полмесяца со дня первой встречи.

Девять раз они виделись на берегу любимого обоими моря, но Каллиройя пока не стала ни возлюбленной Антенора, ни его моделью, и лишь загадочно улыбалась в ответ на просьбы художника. Убедить Каллиройю позировать ему стало самым важным для Антенора. Идея статуи с особой силой загорелась в художнике после встречи с живым воплощением древней красоты. Упорство девушки было непонятно Антенору. Он уже знал, что Каллиройя афинянка, но родилась на Крите, что она не гетера, но живет одна после того, как была замужем. Такие женщины в Элладе встречались нечасто. Тем привлекательней она казалась скульптору.

У Каллиройи не было родных. На вопрос Антенора она печально улыбнулась и сказала, что предпочла не приводить в дом быков, а быть унесенной, подобно Европе…

Настало время осеннего посева и празднеств Деметры.

Как всегда, Тесмофории должны были состояться в первую ночь полнолуния, а сегодня праздновалось окончание трудов вспашки. Потрудившихся и украшенных лентами быков торжественной процессией отвели на горное пастбище. Народ собрался у храма Деметры, богини плодородия, отождествленной с Геей-Пандорой, Землей Всеприносящей, и Геей-Куротрофос, Землей-Детопитательницей.

Утром, побледнев от волнения, Каллиройя велела Антенору придти к ней после заката солнца.

Так серьезно и так встревожено было лицо молодой женщины, что художник ничего более не спросил…

Он явился слишком рано — наверное, уже две клепсидры утекло, а все еще светло… Но нет, это так кажется от нетерпения — вот уже стены дома расплылись неясно в сумерках за стволами олив… пора.

В предчувствии великих переживаний Антенор перескочил через ограду, подошел к двери и стукнул кольцом. Дверь немедленно отворилась. Белозубая девушка в древнем критском наряде — широкой пестрой юбке и короткой кофточке с открытой грудью — высоко подняла двупламенный масляный светильник. Антенор прошел по устланному шкурами проходу, откинул занавеску и вступил в большую квадратную комнату.

Лампион на бронзовой цепи бросал слабый, колеблющийся свет на стоящую посреди комнаты Каллиройю в светлом хитоне. От внимательного взгляда Антенора не укрылось, что щеки юной женщины пылали, а складки хитона на высокой груди вздымались от усиленного дыхания. Огромные глаза смотрели прямо ему в лицо. Заглянув в ее расширенные зрачки, Антенор замер… Но тень длинных загнутых ресниц легла на синеватые западинки нижних век, погасив почти безумное напряжение взгляда Каллиройи.

— Я ждала тебя, милый, — просто сказала она, впервые назвав так художника, но вложив в это слово столько нежного огня, что молодого скульптора пронизала дрожь. Он приблизился, протянув руки и шепча ее имя, но Каллиройя погасила лампион взмахом покрывала. Антенор озадаченно остановился во тьме, а молодая женщина скользнула к выходу. Ее рука нашла руку художника, сжала и потянула его за собой.

— Идем! — властный призыв ее голоса заставил Антенора повиноваться. Они вышли через калитку с другой стороны сада и направились по тропинке к элевзинской дороге. Узкий серп молодой луны светил неверно и слабо, готовясь спуститься за Эгалейон^{13}.

Торопливо, почти бегом, Каллиройя, не оглядываясь, шла по прибрежным холмам.

Антенору передалась ее серьезность. Следуя за ней в полном молчании, он любовался походкой женщины. Она шла, прямая, как тростинка, свободно развернув плечи. Стройная шея гордо поддерживала голову с тяжелым узлом волос на высоком затылке. Хитон глубоко западал то с одной, то с другой стороны ее талии, подчеркивая гибкость тела. Маленькие ступни уверенно попирали землю, и перисцелиды, ножные браслеты, слабо звенели на ее щиколотках.

Путь пересекла тень гигантского платана. За стеной темноты холодным светом вспыхнул открытый беломраморный портик. Тонкие колонны обрамляли полукруг гладких плит, в центре которого на пьедестале черного камня стояло бронзовое изображение богини. По изогнутому луком телу и разведенным рукам художник узнал Афродиту-Мигонитиду, Афродиту Сочетающую.

Каллиройя сняла ожерелье, положила к ногам богини и обвила руками шею Антенора. Ее поднятое вверх лицо и ясные сияющие глаза были отчетливо видны в меркнущем свете луны.

— Ты знаешь, я готова быть твоей моделью… и твоей… для меня не может быть одного без другого… Ты сделаешь новую Мигонитиду, а я буду молить ее о помощи…

Антенор положил ладони на крутые и упругие выгибы бедер, притянул к себе молодую женщину.

Горячее под тонкой тканью тело любимой прильнуло к нему.

В голове Антенора затуманилось, и он глухо выговорил:

— Нет, не Мигонитиду, клянусь Посейдоном! Афродиту-Морфо, Дающую Красоту, я сделаю с тебя для восхищения народа Эллады, ибо я люблю тебя так, как не любил еще ни одну женщину! О, Пеннорожденная, Дающая Красоту, будь мне помощницей, даруй победу в этом дерзании!.. Прими мою просьбу и зажги жаркой страстью мою Каллиройю!

— Это лишнее, милый!.. Ты еще не знаешь меня… — прошептала Каллиройя, подставляя губы и с легким стоном отгибаясь назад под его поцелуем.

Темный хитон сполз наземь, молодая женщина из всех сил уперлась в широкую грудь Антенора и вырвалась.

— Пойдем… дальше, — умоляюще прошептала она, уклоняясь от его рук. — Я так долго ждала этого дня… Сегодня быков увели в горы…

— И что же? — не понял Антенор.

Каллиройя мгновение колебалась, опустив голову, потом порывисто приникла к его уху.

— Ты знаешь древний обычай афинских земледельцев? — едва слышно спросила она.

— Обряд служения Матери-Земле на только что вспаханном поле?

Да. Ночью, на трижды спаханном поле, обнаженными, как сама Гея… принять в себя могучую плодоносную силу… пробудить ее…

Антенор безмолвно сжал руку девушки.

Гребень горы резко выступил в сиянии зашедшей луны, еще светившей по ту сторону хребта. С восточной стороны на долину набежала глубокая тьма, но Каллиройя уверенно ступала по невидимой дороге

— Скоро звезды заблестят ярче, станет светлее, — тихо сказала она, не оборачиваясь.

— Как ты видишь дорогу? — спросил художник. — Она знакома тебе?

Знакома. Мы идем на поле Скирона. Там в ночь полнолуния женщинами справляется праздник Деметры-Закононосительницы…

— Ты участвовала в Тесмофориях? Я смотрел на них не раз, но тебя не видел… и не знал, что происходит на поле Скирона.

— Не заметил меня, — с нежным упреком произнесла молодая женщина. — Правда, я участвовала не каждый год. А на поле Скирона ты и не мог быть… только женщинам и только молодым разрешен туда доступ в ночь Тесмофорий.

— После бега с факелами?

— Да, после бега с факелами жрицы Деметры выбирают двенадцать из нас. Для непосвященных празднество заканчивается, а мы, нагие, бежим глубокой ночью те тридцать стадий, которые отделяют поле от храма.

— И что же совершается на поле?

— Это нельзя рассказывать, это — женская тайна. Все мы связаны ужасной клятвой… Но оно запоминается на всю жизнь, и бег на поле нельзя забыть — ты бежишь под яркой высокой луной, в безмолвной ночи, рядом с быстрыми и красивыми подругами. Мы мчимся, едва касаясь земли, а все тело звенит, как струна, ищущая прикосновения богини. Ветки мимолетно касаются тебя, ветерок ласкает разгоряченное тело… Остановишься, а сердце так бьется… Раскинешь руки, вздохнешь глубоко-глубоко и кажется — еще миг и унесешься вдаль, в запах травы, леса, далекого моря и растворишься в лунном свете, как исчезает соль, брошенная в воду, как разносится ветром легкий дымок очага… Нет ничего между тобою и Матерью-Землей… Ты — Она, а Она — ты.

Каллиройя умолкла, слегка задыхаясь. По трепету ее руки Антенор понял, что они пришли.

Справа стеной темнела опушка рощи. С севера чуть виднелась неясная полоса деревьев, ограничивающих поле.

Сияние за горой угасло, все кругом замолчало, только доносился едва слышный шелест листьев. Звезды, горевшие в глубине черного неба, проливали на землю нежный свет тишины и уединения. Антенор ясно различал стоящую рядом Каллиройю, но ничего не видел в отдалении.

Они стояли, прислушиваясь к ночи, накрывшей их своим непроницаемым покрывалом, потом медленно свернули с тропинки в поле. Много раз вспаханная земля была пушистой, сандалии глубоко погружались в нее. Наконец, они оказались примерно в центре поля.

Молодая женщина остановилась, глубоко вздохнула и бросила на землю свой плащ, знаком дав понять художнику, чтобы он сделал то же. Антенор повиновался. Обнаженная Каллиройя выпрямилась и, подняв руки к затылку, распустила волосы.

Антенор бросился на колени, его руки скользнули по гибкой спине, сблизились на талии и вновь разошлись на бедрах, очертив дивные линии тела возлюбленной. Художник прижался лицом к животу, откинулся назад и, не опуская рук, с молитвенным восхищением глянул вверх, в лицо Каллиройе, поклоняясь, как богине. Каллиройя молчала, ее пальцы сжимались и разжимались, лаская волосы Антенора, скользя по его затылку, плечам…

От влажной вспаханной земли шел сильный свежий запах. Казалось, сама Гея, юная, полная плодоносных соков жизни, раскинулась в могучей истоме…

Антенор почувствовал в себе силу титана. Каждый мускул его мощного тела приобрел твердость бронзы. Он схватил любимую на руки, поднял ее к сверкающим звездам, бросая вызов равнодушной вечности живым огнем красоты Каллиройи.

Горячие руки обняли его шею, громадные, ставшие совершенно черными глаза заглянули в самую глубину души, жаркие губы слились с его губами, и звездное небо исчезло. Земля приняла обоих на свое просторное мягкое ложе. Тесно соприкоснувшись нагими, вытянутыми, как струны, телами, насквозь пронизанные дрожью, они долго лежали без движения, в нескончаемом поцелуе, потрясенные острым наслаждением близости.

Лицо Каллиройи стало строгим от сдвинутых бровей и расширившихся ноздрей. Губы молодой женщины раскрывались все больше под губами Антенора. Наконец, их языки нашли друг друга и сплелись в неутолимом стремлении к безраздельному слиянию.

Каллиройя вздрогнула, отняла губы в попытке освободиться и крепко сжала колени, сопротивляясь колену Антенора. Рот ее страдальчески искривился, веки опустились…

Антенор сдавил ее могучими руками, прижал своим гранитным телом олимпийского борца. С молящим стоном Каллиройя раскрылась настречу его желанию.

Пламенея от страсти, она зашептала:

— Хочу много поцелуев, милый… чем больше, тем красивое я стану… для тебя…

Антенор знал это… Оттого и не могли забыть о нем даже самые избалованные и искушенные гетеры, совершенно преображаясь в его объятиях. Страсть жаждущего красоты художника множилась от каждого изгиба прекрасного тела, стремилась впитать, запечатлеть каждое движение, вспыхивала тысячами прикосновений и поцелуев.

Антенор заново создавал, лепил тело Каллиройи губами, руками, всем существом постигая изменчивые переливы его форм и линий.

Каллиройя впервые осознала свою красоту: в прикосновениях Антенора она обретала целостность, казалась безграничной в пламени страсти… Она пришла из веков прошлого и устремлялась в бесконечность будущего, сливаясь воедино с беспредельностью моря и неба, высотой гор и облаков, цветением растений…

Каллиройя сблизилась со всеми древними женщинами, уже прошедшими по лону Геи, и всеми теми, которые еще пройдут по нему много лет спустя…

Она закинула руки за голову, выгибаясь дугой и снова выпрямляясь. Ее твердые груди с набухшими сосками то упирались в грудь Антенора, то отстранялись, то стремились к его ладоням, заполняя их, как отлитые в бронзе чаши.

Широкие бедра образовали могучий круг, туго охвативший Антенора. Порывистые изгибы тонкой талии дополняли и усиливали стремление к слиянию, упроченное объятием стройных ног.

Антенор упоенно созерцал эту вызванную им изумительную страсть Каллиройи, воплотившей в своем теле всю древнюю силу Женщины. Теле, напоенном всеми соками бессмертной жизни, всеми ее пламенными и неукротимыми стремлениями… возлюбленной, принявшей его в неистовом стремлении отдаться так полно и беззаветно, как ни одна из других женщин.

Желание страсти, слившееся с вдохновением художника, длилось у Антенора всегда долго. Исступление Каллиройи ослабевало, невольные вскрики и стоны становились тише…

С пылающими щеками и разметавшимися волосами, нежная и признательная, она смотрела на Антенора из-под ресниц. Одна ее рука продолжала обвивать шею художника, другая медленно, точно во сне, скользила но твердым выступам мышц на его руках, плечах, спине. А он с горячей благодарностью покрывал ее всю нежными поцелуями, вновь и вновь обводя рукой и как бы утверждая в памяти все линии ее тела.

Это созерцательное поклонение храму тела сменялось желанием полнее и глубже вобрать в себя его красоту. Тогда в руках Антенора появлялась покоряющая сила, кончики грудей Каллиройи пробуждались под губами художника, дерзко расходясь в стороны от частого дыхания…

Антенор и Каллиройя забыли обо всем, кроме своей страсти, неистощимой, как море, и чистой, как огонь.

Неожиданно, склоняясь над лицом любимой, художник понял, что видит ее ресницы, тонкие пряди волос на лбу и темные круги вокруг глаз. Он оглянулся, увидел близкие края поля, ночью казавшегося необъятным. Долгая осенняя ночь кончилась.

Каллиройя почувствовала перемену в Антеноре, очнулась и с детским изумлением смотрела на быстро наступавший рассвет.

Лучами восходящего солнца осветился склон ближайшей горы, в просвете внизу показалась долина с багряными кронами деревьев.

Осенняя роща у дороги превратилась в алую стену, вдали послышалось блеяние овец.

Каллиройя, счастливая и доверчивая, поднялась навстречу первым лучам рассвета, улыбнулась и глубоко вздохнула, подняв к небу гордую голову. Ее золотое в солнце тело четко обрисовывалось на аметистовом просторе моря. Руки поднялись к волосам извечным жестом женщины, владычицы и хранительницы Красоты, томительной и влекущей, неизбежно исчезающей и без конца возрождающейся вновь, пока существует на земле или на звездах род человеческий…

И художник, любуясь Каллиройей влюбленными глазами, понял, что не будет ему больше покоя во всей его жизни, пока не совершит он самой Анадиоменой предназначенного ему подвига. Пока не создаст в камне или бронзе это захватывающую душу и тело совершенство, остановив летящий миг очарования, пленив ускользающее движение формы.

==================

Пирейская равнина.

В год 152 олимпиады, боэдромиона двадцать седьмой день^{14}.