"Франсин Проуз. Голубой ангел (университетский роман) " - читать интересную книгу автора

писем, складывает их в аккуратную стопку. Доктор сейчас вас примет.
- Как идут занятия? - ведет свою роль Свенсон.
- Прямиком в канализацию. - Анджела смотрит в окно.
- Прискорбно слышать. - Свенсон говорит искренне, хотя она об этом,
скорее всего, не догадывается. На его вопрос полагается отвечать
"нормально". Студенты ему не доверяют. А он их на откровенность и не
вызывает. Может, у кого-то из них жизнь рушится, но они про это не
рассказывают. Те, кто занимается в поэтическом семинаре, со всеми своими
бедами бегут к Магде Мойнахен. Он же старается держаться подальше от
университетских сплетен. Про то, что один из студентов помешался, он узнал
только несколько лет спустя. Чему тут удивляться - у Свенсона свои
проблемы. Их проблемы ему ни к чему; впрочем, порой он чувствует себя... на
отшибе, что ли, его даже беспокоит собственное равнодушие к драмам,
разворачивающимся вокруг. Он совершенно лишен наблюдательности. Поэтому-то
и не может писать.
- А теперь я, пожалуй, сяду, - говорит Анджела.
- Да, конечно, - кивает Свенсон. - Располагайтесь.
Анджела плюхается в кожаное кресло, стоящее напротив стола. Сначала
забирается в него с ногами - пытается усесться в позу лотоса, затем
подтягивает колени к подбородку, после чего все-таки спускает ноги на пол и
откидывается назад, а рукой елозит по подлокотнику. Свенсон никогда не
видел, чтобы люди так мучительно усаживались. Отчего она такая заведенная?
На наркотики не похоже. Затянувшийся пубертатный период. Ее кожаная куртка
все время скрипит - звук такой, будто сдирают пластырь.
Она предпринимает последнюю попытку скрутить ноги в очередную
йоговскую позицию, затем садится, выпрямив спину, и смотрит на него - ни
дать ни взять дрожащий от возбуждения щенок чихуахуа. Побрякушек на ней
сегодня немного - серебряная спиралька в одном ухе и в носу тоненькое
кольцо с зеленым камнем, поблескивающим у ноздри, как изумрудная сопелька.
Она вынула кольца из бровей и верхней губы, отчего смотреть на ее бледное
треугольное личико стало гораздо приятнее. Глаза у нее бесцветные, вернее,
блекло-серые, как у новорожденного.
- Итак, что же с занятиями?
- Семинары - сплошное дерьмо, - выпаливает она.
- Все без исключения? - спрашивает он ровным голосом.
- Кроме вашего! - говорит Анджела. Ему и в голову не пришло, что она
говорит и о его занятиях, и теперь он думает: а, собственно, почему? - Ваш
семинар - единственный, на который я хожу. Единственный, который мне
нравится.
Господи, почему именно мой, думает Свенсон. Я-то чем заслужил?
- Что в этом смешного? - спрашивает Анджела.
- Ничего, - удивляется Свенсон. - Почему вы спросили?
- Вы улыбнулись.
- Мне было лестно, - врет он, - узнать, что вам нравятся мои занятия.
- Больше всего на свете я хочу писать, - говорит она. - Только это мне
и интересно.
- Приятно слышать. - Снова ложь. - Мы хотим, чтобы студентам было
интересно. Но не стоит забрасывать остальные предметы. Если бы Толстой
прогуливал занятия, его бы в два счета выперли из Юстона. - К чему этот
жаргон? Он что, пытается говорить на ее языке? Да, в общении со студентами