"Петр Проскурин. Число зверя (Журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

навсегда место на рабочем столе и сам направился к двери встречать гостя.
- Входите, входите, Нил Степанович, - пригласил он, окончательно
стряхивая с себя остатки усталости после почти бессонной, хотя и весьма
плодотворной ночи, и посторонился, пропуская маститого ученого, большого и
грузного от сидячей жизни, с породистыми крупными чертами лица, несмотря на
свои шестьдесят семь лет, сохранившего пышную шевелюру и веселый, пытливый
блеск в глазах - удивительно молодых и ясных. Поздоровавшись и дождавшись
приглашения хозяина, Игнатов привычно направился к длинному столу для
совещаний, опять, в который уже раз, стараясь понять, почему в высоких
официальных кабинетах нельзя принимать посетителей менее казенно, не за этой
вот площадкой для гольфа. Хозяин устроился напротив, быстро потер сухие
нервные руки и заставил себя улыбнуться.
- Я пригласил вас, Нил Степанович, для очень доверительного
разговора, - сказал он, слегка щуря натруженные глаза, что указывало еще и
на явный интерес к собеседнику. - Ваше недавнее выступление в
Политехническом вызвало весьма острый и противоречивый интерес в самых
разнополюсных кругах. На мой взгляд, вы правильно раздраконили нашего умника
с его статьей в "Литературке". Так и надо, говорят, его едва инфаркт не
хватил после вашей критики, только сейчас главное в другом, Нил Степанович.
Как вы там изволили выразиться... Я, с вашего разрешения, процитирую,
простите, если не совсем точно. "К власти в стране пришли топорные политики,
невежды и дилетанты, забившие себе мозги, за неимением ничего лучшего,
марксистской околесицей..." Так? Я не ошибся, Нил Степанович? Тоже в адрес
товарища Яковлева?
Академику показалось, что высокий собеседник смотрит с некоторой
иронией и даже ободряюще.
- Ну, дорогой Михаил Андреевич, почему только в его адрес? Хотя, если
бы моя воля, я спустил бы с этого ярославского умника, товарища Яковлева,
как вы говорите, сионистские штанишки и хорошенько бы его высек. Просто в
назидание другим. Не за свое дело не берись! Впрочем, простите, что это я
перед вами-то рассыпаюсь, уж, наверное, самая выверенная до последней
запятой стенограммка у вас на столе и вы знаете все лучше меня. Не так ли? Я
ведь, как правило, без бумажки говорю, пока еще Бог милует, возмутил воздух
и забыл, вот другие потом долго помнят, особенно самые лучшие друзья.
- Лежит, лежит отчетец, - подтвердил Суслов, поощрительно улыбаясь, и
легонько побарабанил пальцами по столу. - Да, да, лежит, такова уж моя
работа. Надо полагать, что лежит, учтите, не только у меня одного. Что вы,
Нил Степанович, имели в виду? Вы несколько раз упомянули Крым, притом
величали сей древнейший полуостров каким-то экзотическим именем русской
якобы прародины еще даже до греческих времен? Я, конечно, понимаю, что
крупный ученый имеет право и на крупную ошибку, неудачу, но что вы все-таки
хотели сказать?
- Ровным счетом ничего особенного, Михаил Андреевич, - ответил не
задумываясь академик, и в его лице мелькнула легкая ирония. - Всего лишь
мысли вслух. Разумеется, они дискуссионны, и я охотно выслушаю любого
противника.
- Гм, гм, - сказал хозяин кабинета, тоже с некоторой ехидцей. -
Выслушаете, выслушаете, а дальше? Не спорю, та или иная научная гипотеза -
ваше дело, вы выдающийся ученый, у вас свой особый мир, и никто не
собирается его разрушать или пытаться изменить. Не будем говорить и об