"Петр Лукич Проскурин. Седьмая стража" - читать интересную книгу автора

Одинцов, помедлив, проглатывая новый ком в горле, кивнул.
- Ничего особенного, - сказал он буднично и просто, некоторое время
пережидая и как бы собираясь с силами. - Ты обязательно до своей женитьбы
должен увидеть Тину, поговорить с ней... Никаких возражений, ты обещал...
- Хорошо. - Заставив себя непринужденно улыбнуться, хотя ему хотелось
как следует выругаться, Роман повторил: - Хорошо, хорошо. А теперь выполни
свое обещание, ответь, кто ты такой на самом деле, Вадим? Меня эта мысль
сводит порой с ума... Ей-Богу, правда!
Одинцов устало опустил веки и долго молчал, в просторной и красивой
гостиной со старинной мебелью копилась особая, прозрачная и легкая тишина. У
одного жизнь была позади, оставалось лишь несколько завершающих мазков, но
они не должны были испортить всей прежней картины, хотя почти не могли
добавить в нее что-либо новое, у другого - впереди был долгий, порой
невыносимо безнадежный и бессмысленный путь во имя каких-то, самому ему
неведомых и далеких целей, о чем он сам даже и не подозревал сейчас, но что
это могло изменить?
Роман впервые видел, как может преобразиться лицо близкого человека,
как может сразу постареть и обрушиться, и сразу понял, что вторгся в
запретную и для самого Одинцова зону.
- Вадим, Вадим, - заторопился он. - Я ведь не хотел... ничего не надо,
молчи...
- Да, все было бы хорошо и просто, если бы это ты спросил. - Говоря,
Одинцов словно терял силу, и глаза его стали глубже и беспокойнее. - Это не
ты спросил, это начался путь... Скоро ты сам все узнаешь...
И опять кто-то безжалостный словно толкнул Романа:
- Скоро, Вадим?
- Как только увидишь отца... А теперь иди, ты меня убиваешь...
Последние слова Одинцова еще стучали, отдаваясь каким-то гулом в мозгу,
а в уши Роману уже ударил крутой морской прибой, он увидел пустынный морской
берег, сети на шестах, какое-то приземистое каменное строение, несущееся со
свистом низкое небо. Волны шли одна за другой, обрушиваясь на берег все
ближе к его ногам, и одна из них, наиболее высокая, на время заслонившая
низкое небо, ударила в него соленой водяной пылью, водорослями, песком, -
он, пошатываясь под ударами ветра, торопливо вытер лицо, в следующее
мгновение увидел спящего в кресле дядю, повернулся, бросился в свою комнату,
рухнул на широкую клетчатую тахту и, не сразу приходя в себя, нащупал рядом
на столике сигареты и закурил, в комнате был сейчас приятный полумрак, в
открытой форточке озоровал ветер. Он прислушался, но не к ветру, а к себе.
Сердце успокаивалось, необходимо было осмыслить происшедшее, и он стал
вспоминать все с самого начала, каждое свое движение подробно, каждое слово,
и, как это часто бывает, из памяти выплывали, казалось, совершенно
неизвестные факты, лица, моменты; он стал думать об отце, и опять
шевельнулась давняя детская обида на него - нелегко было лгать в школе, в
разговорах мальчишек о своих отцах, хотя, впрочем, сам он всегда больше
глубокомысленно молчал, старался молчать, пока было можно. Фронтовик,
оттрубил всю войну "от" и "до", вернулся, а затем... Что затем? Мало ли что
могло быть, сколько людей по всему свету выполняли тайные, самые неожиданные
задания, уходили под чужими именами и документами и пропадали навсегда. И
это тоже было формой жизни. И сам он, глубоко и втайне даже от матери
тосковавший по отцу, так никогда и не смог понять, как это можно было,