"Петр Проскурин. Улыбка ребенка (Сборник "Фантастика 75-76")" - читать интересную книгу автора

высоко-высоко, эх, негодяй, надо же так уметь! Потом я ни о чем не думаю;
было самое страшное открыть глаза, а теперь ерунда, вот только в ушах
начинает болеть, словно там плещется этот проклятый океан, а голова -
огромная, гулкая, ну совсем раковина, старая, пустая. Пропала голова. Да,
да, вот оно, все начинается опять, но это ничего, только и на этот раз
нужно выдержать и не поддаться. Все чушь! Это все океан, ядовитый зеленый
океан, вот, вот, опять этот голос, хриплый, надтреснутый знакомый голос, и
он опять будет рассказывать о знакомых надоевших делах. Я не хочу больше
ни о чем думать, ни о чем вспоминать! Ну да, я был молодым и сильным, у
меня были родители, потом женщины; но зачем мне об этом рассказывать? Вот,
вот, опять тот же тихий свист, тонкая раскаленная игла сверлит воздух, он
долго не обрывается.
А, к черту, я знаю, что нужно сделать. Вот так. Я рывком поворачиваюсь
и начинаю сыпать себе на голову горячий песок, он лезет в глаза, в уши,
забивает ноздри и рот, но мне хорошо. Однако сегодня определенно что-то
новое. Этого еще мне не хватало.
- Здравствуй, здравствуй, - говорю я. - Послушай, где это я тебя видел?
Какая интересная все-таки промоина, по ней можно, оказывается,
спуститься в самый центр Земли, она, как бурав, вворачивается все глубже и
глубже; нет, нет, это действительно чудесное изобретение, тут ничего не
скажешь. Молодец, Ульт, молодец, я рад за тебя.


Конечно, песок, на котором я лежу, и скалы вокруг - чепуха, я ведь
старше, я был вечно и только сейчас перестаю существовать. Я ведь помню
бури Гондваны и рождение Гималаев, когда крупная лихорадочная дрожь била
глупую круглую Землю... А вот и бескрылые птицы моа. Господи, как они
велики, чу... осторожно! Я слышу, напрягшись, как они проходят мимо.
"Топ-топ-топ", - слышу я, ноги у них похожи на расчетверенные копыта, и
мне кажется, что одна из них вот-вот наступит мне на голову и голова
хрустнет.
Я пугаюсь, начинаю думать о другом и потихоньку успокаиваюсь. Ну что ж,
вернемся назад, думаю я. Как всегда, ну, ну, еще немного, хорошо все-таки
жить, если над тобою могут вот так шелестеть пальмы, и синева неба так
густа и спокойна, и недалеко в темной тропической зелени белеет большая
вилла. Сколько же это я здесь не был: год, два или все десять? Очень
знакомое место. Да, конечно, вилла принадлежит сыну моего старого друга
профессора Джеффа Ульта; я вспоминаю, как однажды профессор приехал
отдохнуть к сыну недельку-другую в кругу внуков; их было трое, два
мальчика и девочка; девочка родилась всего десять месяцев назад и теперь
училась ходить; профессор любил ее больше всех. Он любил сидеть у кровати
ребенка, когда она засыпала; бронзовые слуги неслышными тенями скользили
мимо: он их не замечал. У девочки было смуглое личико и синие глаза.
Широколобый, усталый профессор садился где-нибудь в стороне, так, чтобы
видеть лицо ребенка, опирался на набалдашник трости и не шевелился часами.
А по утрам, когда девочку выносили на нижнюю террасу играть, профессор
тоже устраивался где-нибудь неподалеку, ему нравилось слышать голос
ребенка. Это были для него самые приятные часы, воздух шевелили бесшумные
вентиляторы, вдоль всей террасы били струйки воды из труб, спрятанных в
зелени. Я, в свою очередь, любил украдкой понаблюдать за профессором, меня