"Николай Пронин. Французские тетради лейтенанта Рябова " - читать интересную книгу автора

неуверенно предложил:
- Может быть, я вас провожу?
Девушка минуту колебалась, но затем решительно отказалась.
- Нет, одна я лучше проскочу хутор незамеченной.
Они распрощались с ней, пожелали ей всяческих благ. Вместе с Андреа
выскользнул из комнаты и Николай, но тут же, смущенный, вернулся назад.
Петриченко внимательно посмотрел на него, задумчиво обронил:
- Многим я обязан этой девушке. Если бы не Андреа, еще неизвестно, был
бы я здесь...
- Разве и тебя она тоже вела сюда? - спросил Геращенко.
- Она!
Что-то вспомнив, Петриченко улыбнулся, добавил:
- Если рассказать, как я добирался до хутора без документов - не
поверите. Целая одиссея!
В эту минуту внизу что-то скрипнуло, кажется, ворота ограды,
послышалась французская речь. Петриченко выглянул в окно, нахмурился:
- Хозяин прикатил! Вот тебе и поговорили. Ну да ничего, это даже к
лучшему: скоро ребята вернутся, тогда разом и потолкуем. Ночь в нашем
распоряжении... Вы отдыхайте, а я пойду, у меня еще дела.
- А если хозяин к нам заглянет да поинтересуется, кто мы такие? -
спросил Геращенко.
- По документам вы кто? - в свою очередь, спросил Петриченко.
- Поляки-эмигранты!
- Поздравляю, - улыбнулся он, - мы тоже выдаем себя за них. Господин
Булей, правда, догадывается, что мы за поляки, но я думаю, что все будет в
порядке. Он человек хороший. Так что отдыхайте спокойно!

* * *

Немного повозившись, Николай и Геращенко вскоре утихли, а глаза
Александра продолжали изучать мансарду... Вид ее был довольно убогим:
наклонный потолок с закопченными балками, из которых торчали какие-то крюки,
давно не беленные стены; посреди комнаты - колченогий стол, несколько грубо
сколоченных табуреток. Вправо от двери сиротливо прижалась к стене
обшарпанная, отслужившая век и потому выброшенная из хозяйской квартиры
кушетка. Когда открывалась дверь, было слышно, как внизу вздыхали, жуя
жвачку, коровы, где-то кудахтали куры, хрюкали свиньи. В мансарду врывался
запах навоза, сена и парного молока. Стояла та удивительная тишина и тот
давно забытый сельский покой, которые всегда несли с собой какую-то
блаженную расслабленность и умиротворение. В памяти Колесника тотчас всплыло
Оренбуржье, родное Сакмарское, далекое, невозвратное детство. И в нем самом
начали происходить какие-то странные, необъяснимые перемены. Вначале он даже
не понял, что это за перемены, но ему стало как-то непривычно легко, уютно,
радостно. "Так это же свобода! Сво-бо-да!" - повторил он вслух.
Это было как открытие. Только сейчас, спустя неделю после побега из
неволи, он ощутил ее - свободу - по-настоящему, с него словно бы свалилась
какая-то тяжесть, которая давила давно, долго и мучительно. Он думал, что
вслед за этим тут же начнет отодвигаться в прошлое, как бы размываться в
зыбком тумане то, что было вчера, позавчера, и в его жизни начнется новая
полоса. Но пережитое отступать не спешило, наоборот, оно бесцеремонно и даже