"Николай Пронин. Французские тетради лейтенанта Рябова " - читать интересную книгу авторанеуверенно предложил:
- Может быть, я вас провожу? Девушка минуту колебалась, но затем решительно отказалась. - Нет, одна я лучше проскочу хутор незамеченной. Они распрощались с ней, пожелали ей всяческих благ. Вместе с Андреа выскользнул из комнаты и Николай, но тут же, смущенный, вернулся назад. Петриченко внимательно посмотрел на него, задумчиво обронил: - Многим я обязан этой девушке. Если бы не Андреа, еще неизвестно, был бы я здесь... - Разве и тебя она тоже вела сюда? - спросил Геращенко. - Она! Что-то вспомнив, Петриченко улыбнулся, добавил: - Если рассказать, как я добирался до хутора без документов - не поверите. Целая одиссея! В эту минуту внизу что-то скрипнуло, кажется, ворота ограды, послышалась французская речь. Петриченко выглянул в окно, нахмурился: - Хозяин прикатил! Вот тебе и поговорили. Ну да ничего, это даже к лучшему: скоро ребята вернутся, тогда разом и потолкуем. Ночь в нашем распоряжении... Вы отдыхайте, а я пойду, у меня еще дела. - А если хозяин к нам заглянет да поинтересуется, кто мы такие? - спросил Геращенко. - По документам вы кто? - в свою очередь, спросил Петриченко. - Поляки-эмигранты! - Поздравляю, - улыбнулся он, - мы тоже выдаем себя за них. Господин Булей, правда, догадывается, что мы за поляки, но я думаю, что все будет в * * * Немного повозившись, Николай и Геращенко вскоре утихли, а глаза Александра продолжали изучать мансарду... Вид ее был довольно убогим: наклонный потолок с закопченными балками, из которых торчали какие-то крюки, давно не беленные стены; посреди комнаты - колченогий стол, несколько грубо сколоченных табуреток. Вправо от двери сиротливо прижалась к стене обшарпанная, отслужившая век и потому выброшенная из хозяйской квартиры кушетка. Когда открывалась дверь, было слышно, как внизу вздыхали, жуя жвачку, коровы, где-то кудахтали куры, хрюкали свиньи. В мансарду врывался запах навоза, сена и парного молока. Стояла та удивительная тишина и тот давно забытый сельский покой, которые всегда несли с собой какую-то блаженную расслабленность и умиротворение. В памяти Колесника тотчас всплыло Оренбуржье, родное Сакмарское, далекое, невозвратное детство. И в нем самом начали происходить какие-то странные, необъяснимые перемены. Вначале он даже не понял, что это за перемены, но ему стало как-то непривычно легко, уютно, радостно. "Так это же свобода! Сво-бо-да!" - повторил он вслух. Это было как открытие. Только сейчас, спустя неделю после побега из неволи, он ощутил ее - свободу - по-настоящему, с него словно бы свалилась какая-то тяжесть, которая давила давно, долго и мучительно. Он думал, что вслед за этим тут же начнет отодвигаться в прошлое, как бы размываться в зыбком тумане то, что было вчера, позавчера, и в его жизни начнется новая полоса. Но пережитое отступать не спешило, наоборот, оно бесцеремонно и даже |
|
|