"Александр Проханов. Рисунки баталиста (Роман) " - читать интересную книгу автора

говорила жена. И не она, жена, виновата. А виноват только он, Веретенов.
Виноват, что находится в комнате сына, занимает в ней место сына, а сын
находится там, где его, Веретенова, место, занимает его место в бою. И
скорей туда, скорей к сыну. Встать с ним рядом. Заслонить его. Отереть пот с
его усталого лба. Провести ладонью по его стриженой голове. Оттеснить,
отдавить назад, за какой-нибудь каменный выступ, чтобы пуля его миновала.
Это чувство окатило Веретенова и ошпарило. Медленно покидало,
превращаясь в ноющий долгий ожог.
Он стоял среди комнаты, стараясь припомнить сына - от люльки с
целлулоидным попугаем, на которого сын не мигая таращил глаза, до того их
свидания, когда сын, измученный, хворый, явился к нему в мастерскую. Умолял
не покидать их, не разрушать их союз. А он, отец, в ожесточении отмахивался
от него, прогонял, хотел себе свободы, покоя.
Он был вместе с сыном лишь в раннем его детстве. Знал его. Следил за
ним. Нянчил. Не мог без него, как не мог без жены, без природы и творчества.
Это было время любви и счастья. Постепенно счастье и любовь проходили, мир
расчленялся, и он, все меньше муж и отец, все больше художник, уходил из их
общего круга, медленно его покидал. Удалялся от сына.
Сын тянулся к нему, страстно желал быть рядом, а ему все было недосуг.
То поездки, то выставки, то любови и дружбы. И теперь, желая представить
сына, он чувствовал, что не знает его. Сын возмужал без него. И ушел
служить. Без него...
Приблизился к столу. Среди тетрадок и папок, спортивных журналов и
вырезок лежал синий томик. "Карамзин. Сочинение". В своей библиотеке
Веретенов такого не помнил. "Главы из "Истории Государства Российского".
Закладки, какие-то надписи, сделанные рукой сына. Подчеркнутые фразы, слова.
Вчитывался в текст. Изумлялся тому, что сын читал Карамзина. Это чтение
состоялось без него, Веретенова. Помимо него, Веретенова. Не им, отцом, был
положен на этот стол томик.
Глаза проследили подчеркнутую фразу: "Они страдали и своими бедствиями
изготовили наше величие". Еще и еще раз прочел. Так вот что заботило сына
перед тем, как идти в солдаты. Катался на скейте, слушал на кассетнике
"диско", а потом раскрывал синий томик, читал про государство Российское и
готовил себя к страданиям. "Они страдали и своими бедствиями изготовили наше
величие". Величие его, Веретенова, изготовлено страданиями сына? Его
мальчик, его Петрусь, помышлял о судьбе государства, натягивая солдатскую
форму, а он, отец, был в это время в Италии, писал этюды в Палермо, лазурное
море на Капри.
Веретенову было худо. Отворилась дверь. В комнате появилась жена. И,
должно быть, такая мука скопилась здесь, в этой комнате, что она,
возбужденная разговором с мужчиной, еще улыбаясь, проводя по груди рукой,
вдруг побледнела. Схватилась за тот же косяк.
- Как ужасно!.. Как страшно!.. Петя мне снился вчера, весь
белый-белый!.. Неужели нельзя было что-нибудь сделать?.. Ты уехал в Италию,
а я все телефоны оборвала!.. Где ты был в это время?.. Ты должен был здесь
оставаться! Бегать, умолять, ко всем генералам в ножки! Все до последней
копейки, драгоценности понести! Как делали другие, и их сыновья ходят сейчас
в институты, живые, здоровые! Значит, были у них отцы! Могли за них
постоять!.. А вон у Матюшиной Лизаветы некому было, и сына забрали на эту
проклятую, на эту страшную... И привезли в гробу! Ты-то не видел?