"Александр Проханов. Рисунки баталиста (Роман) " - читать интересную книгу автора

- Хорошо, что нет. Спасибо.
Он был готов принять ее объяснение. Оно казалось верным, имело подобие
правды. Не связывалось с личной виной. Возлагало вину на время. Ну конечно
же, время было во всем виновато.
Раздался телефонный звонок. Она изменилась в лице. В ней исчезло
выражение всеведения. Появилось пугливое, беззащитное, страстное.
- Прости! - она метнулась к телефону, уронив на бегу салфетку. Села на
диван, бессознательно поправляя волосы, юбку, стараясь быть прямой, молодой.
Снимая трубку, голосом веселым и звонким сказала:
- Алло!.. Я знала, что ты!.. Я ждала!..
Веретенов усмехнулся. В доме не было зримых следов другого мужчины. Но
он все равно присутствовал. Звучал его голос. И она, Антонина, на него
откликалась.
Она забыла о Веретенове. Улыбалась другому. Сияла лицом другому. И
Веретенову было не больно. Было просто неловко, что он подглядел ее
выражение. Подслушал ее женский, страстный и воркующий голос.
Поднялся. Закрыл дверь в комнату, в которой она разговаривала. Прошел в
соседнюю, "детскую", принадлежащую сыну. И вдруг запахи, тени, рассеянные по
комнате предметы, молчаливое, обжитое сыном пространство обнаружили в себе
такую боль, что он испытал смятение и панику. Стоял, ухватившись за косяк,
поводя туманными, полными слез глазами.
Кровать сына, узкая, короткая, явно тесная, застеленная накидкой, над
которой висели две коробки с выцветшими бабочками. Капустницы, лимонницы,
шоколадницы, пойманные сыном в давнее счастливое лето на деревенском
огороде. Сын дорожил этой линялой желто-белой коробкой, дорожил исчезнувшим
детством.
Лоскут ворсистой оленьей шкуры в белых метинах, прибитый над креслом, в
которое любил погрузиться сын. Включить кассетник, протянуть до середины
комнаты длинные ноги, но это уже без него, без отца. О чем он тогда думал,
сын, под мурлыканье, бренчанье джаза, глядя на полку с пластмассовыми
легкомысленными самолетиками, склеенными в шестом или пятом классе, да так и
осевшими на полке? Сын хранил память о школьных годах, дорожил ею, чувствуя
скоротечность жизни.
В углу, прислоненный, стоял скейт, обшарпанная доска на колесах,
оббитая о парапеты, водостоки, заборы, истертая сыновними подошвами. Сын
носился на скейте, гибко вращая торсом, румяный, пылкий. Летал на доске, как
на волнах, среди фонарей и прохожих.
Стопка тетрадей и книг, чуть сдвинутых, рассыпанных по столу. Словно
сын, вставая, задел, убегая куда-то, рассыпал. Измызганные кроссовки торчали
из-под кровати - сын, уходя, торопливо толкнул их туда. Фотокамера была не
застегнута, висела на ремешке. Альбом с марками лежал на видном месте. Все
говорило о сыне, о его недавнем присутствии. Но сына не было. Сын был не
здесь, среди домашних безобидных предметов. Он был там, где лязгали
гусеницы, где стреляли. Сейчас, в этот миг, в его гибкое длинное тело
целились. Сейчас попадет в него пуля...
Веретенов, задыхаясь, черпал руками воздух, словно хотел в этой комнате
из пылинок, теней, из сыновних отпечатков и запахов сотворить сына.
Вычерпать его из жестокого чужого пространства, вернуть в эту комнату.
Жаркое чувство вины вернулось. Его отцовство, дремавшее все эти годы,
проявилось страданием. Нет, не время во всем виновато, как только что