"Александр Проханов. Рисунки баталиста (Роман) " - читать интересную книгу автора

бесцветную суть. В его полотнах было много белизны: белые тени, белые лучи.
От тех лет и исканий вместе с последним холстом осталась легкая тревога и
сладость. Память о долгой бессоннице среди бесконечного дня. Холст - как
оконце в архангельской горнице на негаснущее небо и озеро.
На второй, захваченной солнцем картине, был цех большого завода.
Красное и черное. Вспышки угрюмого пламени. Окалина труб и балок. Гулы и
звоны. Из слепой неодушевленной материи силой огня строился могучий ковчег.
Нацелился в мир, где земля дымилась городами, океанам было тесно от
покрывших их кораблей, небо затмили эскадрильи. В те годы он неутомимо и
жадно рисовал механизмы. Расставлял свой этюдник на бетонных трассах,
проносивших ревущие КрАЗы, на взлетных полях, поднимавших Илы и Ту, на
портовых причалах и пирсах. По сей день в его мускулах живут сотрясения и
гулы от бесчисленных работающих в мире моторов.
Третий холст был смуглой глянцевитой парсуной. Портрет молодой женщины,
нежно выступавшей из мглы лунно-белым, чуть подернутым дымкой лицом.
Полуоткрытая, стиснутая корсетом грудь. Длинная кисть руки, длинные
усыпанные перстнями пальцы. И в окошке - деревья парка, пруд, беседка с
колоннами. Застывшее, сохраненное в слабой улыбке мгновение. Туманное
отражение в пруду. Эту парсуну неизвестного мастера он спас из огня, когда
горел деревянный амбар, оставшийся от былого поместья. Обожженную, в
лопнувших пузырях, он принес ее в мастерскую. Забросил свой этюдник, забыл о
своем искусстве и несколько месяцев спасал искусство другого. Жертвовал
собой для другого. И наградой ему был портрет. Была эта женственность.
Неисчезающая молчаливая связь его, живого художника, со старинным, ему
благодарным мастером.
И еще один холст - атака. Пехотинцы со штыками и в касках, в башмаках и
грязных обмотках. Сила удара в их худых изможденных телах. Вера и страсть.
Готовность погибнуть. Готовность отбить врага от покосившихся изб, от чахлой
осиновой рощи, от тусклого подмосковного неба. Малый фрагмент батальной
картины, над которой работал он, не познавший войны, писавший войну с
безопасной, в несколько десятилетий, дистанции. Баловень критиков,
весельчак, "бонвиван", как его называли, он здесь умирал, повиснув пробитым
телом на проволоке. Отталкивался тяжелой подошвой от мерзлого бруствера
окопа. Держал в ладони цевье трехлинейки. Нацелив граненый штык, бежал,
задыхаясь, в пургу, слыша хриплое дыхание соседа. Огромное напряженное
дыхание вставшей на бой страны, пославшей его в атаку.
Теперь, в час позднего утра, квадрат водянистого солнца коснулся
последней картины. Сначала некрашеной рамы с каплей смолы. Затем золотистых
мазков, которыми был выписан стол. Затем ярко-красного сгустка - сочного,
спелого яблока. Детские руки цепко сжимали плод. Круглый глазастый лик,
родной и сияющий, повторял в себе его, Веретенова, облик. Портрет сына с
яблоком был в пятне весеннего солнца. Словно отворилось оконце в драгоценное
время, в исчезнувший давний день, когда вместе с женой и сыном жили в зимней
избе. И сад был прозрачно-голый, розоватый среди синих снегов. Заячьи следы
на сугробах. Сороки прилетали на изгородь. Печь гудела поленьями. И сын,
стукнув дверью, вбежал из сеней, внес холодное, студеное яблоко.
Стремительный, легкий, собравший в свой красный плод весь зимний окрестный
мир, весь счастливый день, когда все еще вместе, любят друг друга, делят
поровну красное яблоко.
Он смотрел на сыновний портрет, будто внесенный в комнату на золоченом