"Анатолий Приставкин. Вагончик мой дальний (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Сейчас только вагончик. Если бы теть-Дуня про сейчас пела, то вышло бы
у нее другое. Ну хотя бы такое вот:
Перрончик прощальный,
Вагончик мой дальний,
И взгляд на прощанье
Печальный, печальный...

9

Теперь каждую ночь нас с Шабаном выводят на танцы под прицелом
винтовки. Как на расстрел все равно.
Да не в танцах дело. Размять затекшие от долгого пребывания в вагончике
конечности приятно. Даже к моей лягушке я привык. Энто ктой-то за окном
гремит? А энто к нам моя лягушонка в коробчонке едет! Так запомнилось из
"Василисы премудрой". Иван-дурачок, следуя пущенной своей стреле, нашел ее в
болоте. А она, вишь, обернулась красной девицей, да в карете... Моя - так
все наоборот: красна-девица, то есть Зойка, обернулась скользкой лягушкой.
Слава Богу, что бородавок от нее нет. Но мы по-прежнему друг на друга не
смотрим.
Руками, как в вагонной сцепке, сомкнулись - и марш, марш под патефон.
"У самовара я и моя Маша, а на дворе уже совсем темно"... А еще про Сашу,
который помнит какие-то встречи...
Саша, как много в жизни ласки,
Как незаметно идут года...
Ласки не у меня. Это у штабистов. Милку они отставили. Ее увезли в
больницу. Какую, мы не узнали. Но всеведущий Петька-придурок повертел
пальцем у виска и добавил, что сбрендила девка, теперь с психами время
проводит. А из девочек штабисты выбрали бесшабашную, нагловатую Вальку,
которая не пищит и не протестует, готова ложиться хоть под танк. Она даже
попыталась во время танца оттереть мою лягушку, но Зоя вдруг вцепилась в
меня, не руки, клещи, будто у нее отнимали любимую игрушку.
Подумалось, даже не знаю почему, что она вовсе не бесчувственная, если
за меня так держится. Но поглядел в ее глаза и не нашел там ни одной живой
искорки. Лед сплошной, Антарктида. Значит, Вальку она ненавидит еще больше,
чем меня...
Стояли день, другой и третий. По голосам, то близким, то далеким, стало
понятно: рядом чье-то жилье. Только Петька-недоносок, которому для важности
хоть чем-то проявить себя надо, как-то обронил, что место это - Урал, лес и
камни на горах, а поселок - рудный, кто уголек колет, а кто пьет. Впрочем,
пьют-то все и прозываются трудармией. У них даже "котловка", то есть норма
питания, армейская: пятьсот, а то шестьсот граммов на человека, если кто
норму выполняет.
Да нам-то от этого не легче. У нас ни "котловки", ни нормы нет. В
штабном вагоне в эти дни нашу судьбу за стаканом сивухи решали.
Нацелившись ухом, во время танца я засек кое-что. Говорили: мол,
приказа двигаться нет, и пропитания не дают, так что не резон ли выпустить
эту срань, то есть нас, на простор, пусть себе сами жратье добывают. А нет,
так пусть хоть траву едят. А если сбегут? А куда тут сбечь, к шакалам на
обед? Так наши шакалы позубастей будут! Ну вот пусть и шамают друг друга...
Меньше забот.