"Анатолий Приставкин. Вагончик мой дальний (Повесть)" - читать интересную книгу автора

него Скворцов: носастенький, щупленький тихарик. А оказался вовсе не
тихарик. На каком-то полустанке, когда наш
Петька-недоносок зазевался - то ли с котелком за пропитанием отошел, то
ли в кустиках опорожнялся, - Скворец, - это мы наблюдали, как на экране, -
подошел к краю дверей, будто что-то посмотреть, а потом как сиганет вниз, на
рельсы, - и бежать.
Крик поднялся с матюгом, и от других вагонов тоже, и страж наш
прибежал: глаза вылупленные, руки дрожат, крутит головой, чтобы понять,
сколько нас тут осталось. Еще бы: ему первому и влепят.
Пересчитал - и за кустики. А оружие свое наперевес, будто в атаку на
врага пошел, и долго, кроме матюгов, ничего не слышали. Теть-Дуня рискнула
выглянуть, говорит, собаки... Какие еще собаки? Сыскные, что ли? Да нет,
говорит, часовые, как псы гончие, только что не рычат и не лают, а так,
звери, не люди... Гон-то устроили, будто за дичью. Я высунулась, а они мимо,
мимо, только кулак кажут!
Ну что не рычат, не лают, это она ошиблась. По-человечески, и правда,
разучились. Но зачем собак-то обижать? У охранников язык и манеры шакалов. И
вдруг: бах, бах! И стихло. Потом вернулся
Петька-недоносок, в глине весь, грязным пальцем еще раз всех
пересчитал, не залезая наверх, и палец у него, мы все это видели, дергался
вверх-вниз. Потом его вызвали в штабной вагон. Вернулся - будто на коне
приехал: поддатый, и нос кверху. Как сказала наблюдательная теть-Дуня:
"Видать, поощрили банкой тушенки, а то и стаканом самогонки... За удачную
охоту".
А уж когда забарабанили колеса и можно было говорить не таясь,
теть-Дуня прочитала "Богородицу" - и вслух, не для кого-то, скорей для самой
себя, произнесла, что Скворчик-то был первый из нас, кто решился покинуть
вагончик...
А я вдруг подумал, что Скворчик, которого мы так мало знали, тоже из
лишних людей... Был, да весь вышел. В расход. Осталось двадцать три.
Тоже лишних. Кто следующий?
Петька-недоносок сразу догадался, что мы стали его бояться.
Однажды, хлопая при пересчете каменной ладонью по головам, не выдержал,
похвастал, мол, я вашу птичку разлетную со второго выстрела снял, да и
бегает-то он неважно. Хоть бы зигзагом, а то прямиком да прямиком по полю...
Его только на мушку брать, как в тире!
А я по стрельбе в части первенство завсегда держал!
И смотрит: впечатлило? Не впечатлило?
А однажды перед нами выступил уже как герой гражданской войны, с
Чапаем будто воевал, так вот. Кино, говорит, смотрели? Это про меня.
- Чапай, что ли? - спросили с издевкой.
Но издевки он не понял и важно отвечал, что не Чапай... Вот кто рядом с
Чапаем-то был?
- Ну Петька...
- Он. Перед вами. Собственной персоной.
- Так это когда было-то, - усомнился спрашивающий, а мы уж молчали. - И
не похожий совсем.
- Изменился. От перенесенных многих ран. - И спросил хитро: -
Сколько мне лет, а? - Грудь при этом открыл, а она вся в наколках,
будто художественная галерея. Сталин там, Ленин, Кремль и крупно: