"Анатолий Игнатьевич Приставкин. Золотой палач (журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

Я так и спросил, не стал его жалеть.
- Так ты, и правда, жалеешь, - спросил я, - что Катя тогда могла
быть... - Я не мог сказать слово "убита". Ведь убийцей-то тогда был бы я. -
Могла погибнуть?
Я знал, что он не ответит. Важно было услышать, как он не ответит. И я
услышал.
- Ты меня не добивай, - произнес он угрожающе. - Ты не пережил и сотой
доли того, что досталось мне...
Он резко поднялся и встал напротив, пытаясь меня разглядеть. Никак не
решался заговорить. Потом медленно начал:
- Когда они пришли за отцом, он был офицер, я спал... Они вели себя,
как хозяева, копались в шкафу, в моих книжках... Потом они пришли за мамой,
тоже ночью. Она уже знала, как это происходит, и, чтобы я снова не
напугался, подняла и одела меня сама. Она сказала: "Яшенька, я уйду, а ты
побудешь один. Будь умником, приготовить или постирать тебе помогут соседи.
А потом я вернусь..." Вот Катины родители мне и помогали. И она... А потом
приехали какие-то люди, внесли чемоданы и заняли нашу квартиру. И все наши
вещи взяли себе. Даже мои книжки. А мне велели убираться. Я спал на
лестничной площадке, на коврике, неподалеку от своей двери. И однажды... я
специально подкараулил, когда они ушли... я облил двери бензином и поджег...
И меня забрали...
Яков прошелся до стены сарая и обратно. Присел на кровать, вздохнул и
тихо продолжил:
- Там меня били. Били все время, называя то диверсантом, то как-то еще.
Говорили, что вынут из меня ливер. А потом посадили в камеру, где были
эти... Они меня долго насиловали... Вот тогда я понял, что их надо убивать.
Пока я их всех не убью, я не успокоюсь. Они зверье... Они нелюди... Они не
должны жить...
Последние слова он уже проборматывал, вроде как заговариваясь. Я
слышал, как он тяжело дышит, и понял, что ему плохо.
- Тебе помочь? - спросил я, поднимаясь.
- Да нет, нет, это бывает. Позови Пузыря, пусть откроет, - попросил он
негромко.
Я позвал Пузыря. Тот брякнул запором и отворил дверь. Но Главный не
торопился уходить. Еще посидел, приходя в себя, потом поднял голову,
осмотрелся, будто впервые все увидел, поднялся и, не прощаясь, пошел к
белому проему двери.


Наш смешной дружок Швейк

И вновь на стуле, обозначенном цифрами "восемь" и "шестнадцать", сидел
истукан.
На этот раз обвинителей было четверо, все мои ровесники, я их хорошо
знал по общему промыслу на рынке. О рынке и пошла речь. Рынки были для нас
как дом родной. Мы их тасовали в любом порядке в зависимости от планов и
других обстоятельств: наличия товара, милиции, знакомых урок, даже времени
года, ибо все это вместе взятое создавало нам условия и возможность что-то
выкрасть и выжить. Здесь мы прошли полный курс вступающего в жизнь огольца,
у которого была тысяча врагов в лице блатняг, спекулянтов, барыг, всякого