"Михаил Михайлович Пришвин. Колобок ("Родная земля") " - читать интересную книгу автора

Я от дедушки ушел,
Я от бабушки ушел.


"ЛЕС"

Шли мы долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, - добрались до
деревушки Сюзьма. Здесь мы простились с Алексеем. Он пошел вперед, а я не
надеялся на свои ноги и просил прислать за мной лодку в Красные Горы -
деревню у самого моря по эту сторону Унской губы. Мы расстались; я отдохнул
день и пошел в Красные Горы.
Путь мой лежал по краю лесов и моря. Тут место борьбы, страданий. На
одинокие сосны страшно и больно смотреть. Они еще живые, но изуродованы
ветром, они будто бабочки с оборванными крыльями. А иногда деревья
срастаются в густую чащу, встречают полярный ветер, пригибаются в сторону
земли, стонут, но стоят и выращивают под своей защитой стройные зеленые ели
и чистые прямые березки. Высокий берег Белого моря кажется щетинистым
хребтом какого-то северного зверя. Тут много погибших, почерневших стволов,
о которые стучит нога, как о крышку гроба; есть совсем пустые черные места.
Тут много могил. Но я о них не думал. Когда я шел, не было битвы, была
весна: березки, пригнутые к земле, поднимали зеленые головки, сосны
вытягивались, выпрямлялись.
Мне нужно было добывать себе пищу, и я увлекся охотой, как серьезным
жизненным делом. В лесу на пустых полянках мне попадались красивые
кроншнепы, перелетали стайки турухтанов. Но больше всего мне нравилось
подкрадываться к незнакомым морским птицам. Издали я замечал спокойные, то
белые, то черные головки. Тогда я снимал свою котомку, оставлял ее
где-нибудь под заметной сосной или камнем и полз. Я полз иногда версту и
две; воздух на севере прозрачный, я замечал птицу далеко и часто обманывался
в расстоянии. Я растирал себе в кровь руки и колени о песок, об острые
камни, о колючие сучки, но ничего не замечал. Ползти на неизвестное
расстояние к незнакомым птицам - вот высочайшее наслаждение охотника, вот
граница, где эта невинная, смешная забава переходит в серьезную страсть.
Я ползу совсем один под небом и солнцем к морю, но ничего этого не
замечаю потому, что так много всего этого в себе; я ползу, как зверь, и
только слышу, как больно и громко стучит сердце. Вот на пути протягивается
ко мне какая-то наивная зеленая веточка, тянется, вероятно, с любовью и
лаской, но я ее тихонько, осторожно отвожу, пригибаю к земле и хочу неслышно
сломать. И будто стонет она. Я страшно пугаюсь, ложусь вплотную к земле,
думаю: все пропало, птицы улетели. Потом осторожно гляжу вверх. Все
спокойно; больные сосны на солнце, ослепительно сверкает зелень северных
березок; все тихо, все молчит. Я ползу дальше к намеченному камню,
приготовляю ружье, взвожу курки и медленно выглядываю из-за камня, скрывая
ружье в мягком ягеле.
Иногда в четырех-пяти шагах перед собой я вижу больших незнакомых птиц.
Одни спят на одной ноге, другие купаются в море, третьи просто глядят на
небо одним глазом, повернув туда голову. Раз я так подкрался к задремавшему
на камне орлу, раз - к семье лебедей.
Мне страшно шевельнуться, я не решаюсь направить ружье в спящую птицу.
Я смотрю на них, пока какое-нибудь нечаянное движение, под влиянием