"Михаил Михайлович Пришвин. Зеленый шум (Сборник)" - читать интересную книгу автора

тема звездного неба, если бы они хорошо знали астрономию!
Одно дело - ночь над лесами, с безликим и потому невыразительным небом,
и совсем другое дело - та же ночь, когда поэт знает законы движения звездной
сферы и когда в черной воде осенних озер отражается не какое-то созвездие
вообще, а блистательный и печальный Орион.
Примеров того, как самое незначительное знание открывает для нас новые
области поэзии, можно привести много. У каждого в этом отношении свой опыт.
Но сейчас я хочу рассказать об одном случае, когда одна строчка
Пришвина объяснила мне то явление природы, что до тех пор казалось мне
случайным. И не только объяснила, но и напомнила его ясной и, я бы сказал,
закономерной красотой.
Я давно заметил в обширных заливных лугах на Оке, что цветы местами как
бы собраны в отдельные пышные куртины, а местами среди обычных трав вдруг
тянется извилистая лента сплошных одинаковых цветов. Особенно хорошо это
можно увидеть с маленького самолета "У-2", который прилетает в луга опылять
от комарья озера, мочажины и болотца.
Я годами наблюдал высокие и душистые ленты цветов, восхищался ими, но
не знал, чем объяснить это явление.
И вот у Пришвина во "Временах года" я, наконец, нашел объяснение в
изумительной по ясности и прелести строке, в крошечном отрывке под названием
"Реки цветов":
"Там, где мчались весенние потоки, теперь везде потоки цветов".
Я прочел это и сразу понял, что богатые полосы цветов вырастали именно
там, где весной проносилась полая вода, оставляя после себя плодородный ил.
Это была как бы цветочная карта весенних потоков.
У нас были и есть великолепные ученые-поэты, такие, как Тимирязев,
Ключевский, Кайгородов, Ферсман, Обручев, Пржевальский, Арсеньев, Мензбир. И
у нас были и есть писатели, сумевшие ввести науку в свои повести и романы
как необходимейшее и живописное качество прозы, - Мельников-Печерский,
Аксаков, Горький. Но Пришвин занимает среди этих писателей особое место. Его
обширные познания в области этнографии, фенологии, ботаники, зоологии,
агрономии, метеорологии, истории, фольклора, орнитологии, географии,
краеведения и других наук органически вошли в книги.
Они не лежали мертвым грузом. Они жили в нем, непрерывно развиваясь,
обогащаясь его опытом, его наблюдательностью, его счастливым свойством
видеть научные явления в самом их живописном выражении, на малых и больших,
но одинаково неожиданных примерах.
В этом деле Пришвин - мастер и вольный хозяин, и вряд ли найдутся
равные ему писатели во всей мировой литературе.
Познание существует для Пришвина как радость, как необходимое качество
труда и того творчества современности, в котором Пришвин участвует
по-своему, по-пришвински, как некий поводырь, ведущий нас за руку по всем
удивительным углам России и заражающий нас любовью к этой замечательной
стране.
Мне кажутся совершенно праздными и мертвыми возникающие время от
времени разговоры о праве писателя живописать природу. Вернее, о каких-то
размерах этого права, о дозах природы и пейзажа в тех или иных книгах.
По мнению некоторых критиков, большая доза природы является смертным
грехом, чуть ли не уходом писателя в природу от действительности.
Все это в лучшем случае - схоластика, а в худшем - мракобесие. Даже