"М.М.Пришвин, В.Д.Пришвина. Мы с тобой. Дневник любви" - читать интересную книгу автора

никогда для здоровья не прибегаю к спорту. Здоровье у меня в сумке, а истина
-- в совести.
-- И вас это удовлетворяло?
Я так жил..."

"Я сказал своему секретарю:
Мое самохвальство вас дергает?
Она ответила:
Нет, я начинаю уже привыкать.
В. Д., копаясь в моих архивах, нашла такой афо-ризм: "У каждого из нас
есть два невольных греха: первый, это когда мы проходим мимо большого
челове-ка, считая его за маленького. А второй -- когда малень-кого принимаем
за большого". Ей афоризм этот очень поправился, и она раздумчиво сказала:
-- Что же делать, у меня теперь своего ничего не осталось -- буду этим
заниматься,работой над архи-вом, как своим делом.
Ко мне подходит то, что есть у всех и считается за обыкновенное, и
потому они этого не замечают. А мне это приходит как счастье. Так было у
меня с желудком, что сорок лет я курил и нервные узлы, управляющие желудком,
были закупорены. А когда я бросил курить, то узлы откупорились и организм
стал действовать на старости лет как у юноши. То же самое происходит теперь
и с душой: моя душа открывается..."

"26 января. Ночь спал плохо. Встал как пьяный, но счастливый тем, что
"дурь" мою вышибло так основа-тельно, что как будто ничего не было. Если и
вправду выйдет, как мы сговорились, то работать буду во много раз больше. Ко
мне пришла со-трудница".

Я переписываю рассказ, которым начнется в будущем поэма "Фацелия", в
нем автор цити-рует Пушкина: "Что наша жизнь? -- одна ли, две ли ночи..."
Он осторожно входит в комнату, делая вид, что ему надо найти что-то в
конторке, задержи-вается у моего плеча, заглядывает, о чем я пишу.
Я оборачиваюсь и, мельком взглянув, читаю на его лице усилие "не
мешать". Он борется с собой, выходит из комнаты и снова появляется на
пороге, молчаливый, ожидающий.

"28 января. Меня та мысль, что мы к концу подошли, не оставляет. Наш
конец -- это конец русской бездомной интеллигенции. Не там где-то, за
перевалом, за войной, за революцией, наше счастье, наше дело, наша подлинная
жизнь, а здесь -- и дальше идти некуда. Тут, куда мы пришли и куда мы так
долго шли, ты и должен строить свой дом.
Разглядывая фигурки в заваленном снегом лесу, вспоминал, как в
молодости Она исчезла и на место ее в открытую рану как лекарство стали
входить звуки русской речи и природы. Она была моей мечтой, на
действительную же девушку я не обращал никакого внимания. И после понял, что
потому-то она и исчезла, что эту плоть моей мечты я оставлял без вниманья.
Зато я стал глядеть вокруг себя с родственным вниманием, стал собирать дом
свой в самом широком смысле слова.
И, конечно, Павловна явилась мне тогда не как личность, а как часть
природы, часть моего дома. Вот отчего в моих сочинениях "человека" и нет
("бесчело-вечный писатель" -- сказала обо мне Зинаида Гип-пиус)".