"М.М.Пришвин, В.Д.Пришвина. Мы с тобой. Дневник любви" - читать интересную книгу автора

литературу.) И вот узнать ее автора, вместе работать, найти, может быть,
равную дружбу, без жалости, без компромис-сов... И хорошо, что он старый
семейный чело-век, что на голодную душу я не запутаюсь вновь со своей
женской податливостью.
И вот, после долгого молчанья, Удинцев срочно вызывает меня на деловое
свиданье к Пришвину.
16 января 1940 года был самый холодный день самой холодной московской
зимы. Именно этот день погубил в нашей полосе все фрукто-вые деревья. На
улицах стояла густая морозная мгла, сквозь ее волны огни встречных машин
проплывали, как светящиеся рыбы, и как рыбы скользили мимо дрожащие тени
людей, будто шли мы по дну океана.
На Каменном мосту при ветре калоши Бори-са Дмитриевича замерзли, не
сгибались и, отде-ляясь от ботинок, на каждом шагу зловеще стучали ледяшками
о мостовую. У меня ноги начали неметь, но калоши передо мной про-должали
мерно стучать, и я не решалась поки-нуть малодушно своего спутника.
Недавно еще я удивлялась этому новому дому, выросшему напротив
Третьяковской гале-реи, не зная, что это дом писателей и что я туда скоро
попаду. Но сейчас ни дом, ни нарядный лифт, ни стильная "павловская"
передняя, ни голубой кабинет со старинной мебелью красно-го дерева не
производили на меня впечатления: я сидела напротив хозяина еле сдерживая
лязг зубов от озноба. Колени мои прыгали под сто-лом.
Автор "Жень-шеня" откинул назад седую кудрявую голову и, коренастый, на
редкость моложавый для своих лет, выражал уверен-ность в себе и
пренебрежение. Рядом сидел Разумник Васильевич, измученный человек, но
сохранивший, несмотря на все свои жизненные катастрофы, необычайный апломб:
иметь при нем свое мнение решался, как я увидела после, один только Михаил
Михайлович. Впрочем, он оказался в существе своем добряком, отмечен-ным
двумя основными качествами (или слабо-стями): всезнанием и
принципиальностью. Из-под черной профессорской шапочки на лысой голове был
неподвижно направлен на меня ог-ромный сизый нос, а косые близорукие глаза
меня холодно изучали: я приглашалась ему в помощь.
Я сидела под белой венецианской люстрой, кружевной, как невеста, и
знала, что в ее свете на мне рассматривают каждый волос, каждое пятно.
Сердце мое защемило: я поняла, что надежды мои были впустую, я попала в
чужое место (не забудьте, читатель, какое время пере-живали мы тогда на
нашей "сталинской" ро-дине) .
-- Вот с чем вам придется работать,-- ска-зал Пришвин, выдвигая
огромный ящик секре-тера, набитого тетрадями.-- Это документы моей жизни, и
вы первая их прочтете.
-- Но как же вы можете их доверить незна-комому человеку? -- вырвалось
у меня. При-швин смотрел на меня выжидательно. А ме-ня уже захлестнуло, и
поздно было остано-виться.-- Надо же для такого дела стать дру-зьями, если
приниматься за него,-- сказала я, бросаясь в холодную воду и сознавая, что
гибну.
-- Будем говорить о деле, а не о дружбе,-- безжалостно отрезал он.
После мы пили чай с коньяком, я пила, чтоб согреться, но не
согревалась, не пьянела, и озноб не проходил.
Я рассказала неосторожно о своей встрече с поэтом Клюевым в Сибири.
-- Ничего не понимаю в стихах. Настоящая проза может быть куда
поэтичней, например, моя, -- вдруг точно с нарезов сорвался При-швин.