"Михаил Пришвин. Кощеева цепь" - читать интересную книгу автора

опустил двугривенный в карман. С сияющей улыбкой ожидала его мать,
встретила, будто давно с ним рассталась, спросила:
- Ну, как, все свои тайны открыл?
- И открывать-то нечего было, - победно ответил Курымушка, - он их и
так все простил, он добрый.
- И ты отдал двугривенный?
- Нет, не отдал, это не нужно.
- Не взял?
- Я не давал, это не нужно оказалось, молитва такая есть, все проща-
ется.
- Как не нужно, иди сейчас, отдай и покайся.
- Не пойду!
- Как ты смеешь! так завтра нельзя причащаться, ты деньги притаил,
это грех, пойдем вместе, пойдем!
Больно было, что мать не понимала, как прощен был двугривенный, и вот
это всегда самое плохое на свете: - "я не виноват, а выходит виноват, и
никак нельзя этого никому объяснить, даже мать не поймет". Курымушка
заплакал, мать приняла это за каприз, тащила его за рукав, громко шепта-
ла у алтаря, вызывая: - "батюшка, батюшка!". Он вышел. Мать объяснила
ему грех Курымушки, - не отдал деньги и теперь вот плачет.
- Ничего, ничего, Бог простит, - ответил батюшка, поглаживая его по
голове, - и смотрите еще, он у вас архиереем будет.
На другой день после причастия было получено свидетельство о говении,
мать спешила в деревню к посеву озими. Из окна своей комнаты у доброй
немки Вильгельмины Шмоль Курымушка видел, как гнедой Сокол долго подни-
мал мать на Чернослободскую гору, и у Кладбищенской березовой рощи, где
выходит непременно старичок с колокольчиком, мать скрылась. Березки
кладбищенской рощи уже стали желтеть, и это как-то сошлось с желтой хо-
лодной вечерней зарей, и желтая заря сошлась с желтобокой холодной Анто-
новкой в крепкой росе, все свое деревенское встало неизъяснимо прекрас-
ным и утраченным навсегда. Особенно больно было какое-то предчувствие,
что мать никогда уже не вернется такой, как была, это схватило, сжало
всю душу мальчика, он положил голову на подоконник, зарыдал, и так все
плакал, и плакал, пока не уснул под уговоры доброй Вильгельмины.

КОРОВЬЯ СМЕРТЬ.

Бывает, - на берегу лежит лодочка, к ней уже и чайки привыкли, садят-
ся рыбу клевать; странник лег отдохнуть, но вот подошла волна, схватила
и понесла куда-то лодочку с человеком, только человек тот ни при чем,
нет у него ни весел, ни руля, ни паруса. Так вот и Курымушку волна подх-
ватила и выбросила на самую заднюю скамейку, тут сел он рядом с второ-
годником, по прозвищу Ахилл. Гигант второгодник был всем хорош, - сла-
бость его была только одна: несчастная любовь к Вере Соколовой. Ахилл
сразу все рассказал Курымушке про учителей.
- Директора, - сказал он, - ты не бойся, - он справедливый латыш; был
бы ранец на плечах, все пуговицы пришиты, не любит, если сморкаешься на
себя и носишь на куртке сморчок, разное такое, к этому привыкнешь. Инс-
пектор тоже не страшен, - он любит читать смешные рассказы Гоголя и сам
первый смеется; угодить ему просто: нужно громче всех смеяться; когда он