"Владимир Сергеевич Прибытков. Тверской гость " - читать интересную книгу автора

кланяться каждому на княжьем дворе. Так уж испокон велось.
С благоговением смотрел Федор на дверь и оконца приказа. Откуда мог он
знать, что при его появлении дьяк Пафнутий, в чье веденье входили земельные
тяжбы, кряхтит, поминая в мыслях сатану и аггелов его?
Шестидесятилетний дьяк был опытен и мудр. Зуботычины судьбы приучили
его не поспешать с решениями и, прежде чем подумать о ближнем, думать о
самом себе.
При таковом размышлении дело княтинских мужиков оказывалось зело хитрым
и требующим опасения.
Игумена Перфилия, разорившего деревню, дьяк знал хорошо и в его вине
сомнений не имел. На игумена - стяжателя и срамника - давно черти охотились.
И все-таки неизвестно, как глянет на дело епископ. Владыка Геннадий
постоянно держит руку монастырей, громит в проповедях нечестивых, посягающих
на церковь. Как на грех, из Москвы опять дошли вести о том, что великий
князь урезал землю у одного из монастырей, лишает прочие старых прав на
многие подати. Епископ Геннадий, надо полагать, от таких вестей звереет.
Те же вести кое-кого из бояр радуют. Никита Жито намедни на княжеской
трапезе громогласно московского князя за его дела хвалил. А Жито богат,
силен, да и не один...
И Пафнутий боялся попасть впросак: доложишь грамоту прямо князю -
епископ съест, доведешь ее поначалу епископу - бояре могут не простить. А
старость - вот она. И всего богатства у Пафнутия - своя изба да три деревни
в шесть дворов. Живи впроголодь, если еще и те деревни изветом или силой не
оттягают.
Дьяк медлил. В глубине души он надеялся на какой-нибудь случай, который
выручит его. Может, мужик уйдет, может, еще что-нибудь. Но шли дни, ничего
не случалось, и мужик не уходил.
Выглядывая в оконце приказа и замечая рыжую бороду Лисицы, Пафнутий в
тоске думал:
"Хоть бы ты провалился, черт рыжий!"
Иногда его разбирало смешное, беспомощное любопытство: "Что он жрет?
Ведь должен он что-нибудь жрать? Не воздухом же сыт, проклятый!" Пафнутий за
это любопытство серчал на себя, но мало-помалу досада на собственное трудное
положение перешла у него в злобу на виновника всех бед - на Лисицу. И чего
притащился в Тверь? Сидел бы у монастыря половинником или еще как... А тут
за него страдай! Накося! Не будет того! Сиди, сиди, голубок! Жди!
Федор ждал. От плохой, скудной пищи, от тревог он спал в теле. Щеки его
под густой бородой ввалились, сермяга на плечах обвисала, глаза ушли глубоко
в синеватые глазницы, взгляд их становился все беспокойнее.
Тревожно думалось о матери, об Анисье и Ванятке. Как-то они там, в доме
тестя? Тоска по жене делалась порой невыносимой: взял бы, кажется, да и ушел
из Твери хоть на денек... Но, может быть, в этот-то денек и решится судьба и
Федора и всех однодеревенцев? Нет, нельзя уходить!
Однажды, когда Федор, вернувшись из города, уже поснедал и растянулся у
себя за печкой, в дверь стукнули и вошел незнакомый Федору высокий старик в
богатом кафтане.
По тому, как засуетилась Марья, Федор догадался, что гость не простой.
Услышав же его имя, смекнул: Кашин, тот самый...
Истово помолясь, Кашин прошел в горницу, уселся. Слышно было, как
скрипнула лавка. Потом раздался старческий голос: