"Лев Правдин. Область личного счастья. Книга 1" - читать интересную книгу автора

- Боятся тебя люди. А уж тут хорошего мало.
Иван Петрович остановился, снова тяжело положил на спинку стула тяжелые
свои руки.
- Так. Значит, Дудник виноват?
- И Петров тоже, - сказал Афанасий Ильич, повертываясь к столу, желая
показать, что все необходимое сказано и пора приниматься за дело. Но знал
Афанасий Ильич, что до дела еще далеко. Сначала начальник выскажется. Вон
как он вцепился в стул, даже суставы побелели. Ну что ж, у всякого свой
характер, и это надо учитывать.
Учитывая характер Дудника, Петров разложил на краешке стола кисет с
табаком, бумагу, зажигалку и начал не спеша свертывать папиросу.
- Та-ак, - зловеще сказал Иван Петрович, отрывая руки от стула. - Все
сказал?
- Пока все.
- А ты валяй до конца. Добивай Дудника! Он стерпит. Меня в тресте не
так строгали и то жив остался. Меня в три топора тесали, так ты еще стружку
снимаешь? Ну, давай.
Он ходил по тесному кабинету из угла в угол и бушевал. Вспомнил все: и
первую сосну, сваленную его руками, и первую просеку в дикой тайге, и
землянку, где жил первый год, и первый победный гудок паровоза на новой
железной дороге. Все это было при участии его, Ивана Петровича, во всем этом
его сила, его мозг, его кровь.
Знал Афанасий Ильич - ничего не прибавляет директор. Все так и было.
Уважал за то Дудника, любил крепкую его хватку и готов был всего себя
отдать, чтобы только хоть сотую долю сделать того, что сделал Иван Петрович.
Отдать всего себя, но и с других потребовать того же. И не
когда-нибудь, а сегодня, сейчас.
Отбушевав, Иван Петрович тяжело сел, втиснув в кресло большое свое
тело, потянулся к кисету Петрова и, рассыпая табак по столу, начал крутить
папиросу.
Воспользовавшись затишьем, Афанасий Петрович спокойно заметил, словно
ничего и не было сказано в ответ на его обвинение:
- Так вот. Виноват я и ты. Оба виноваты. И давай ошибки исправлять.
Дудник, прикуривая, глянул на Петрова.
Он сидел около стола, невысокий, ладный, подвижной, в старенькой
телогрейке, обтягивающей крутые плечи и грудь. Лицо его, дубленное морозом,
с хорошим румянцем, с глазами цвета жидкого чая, в которых вечно искрятся
неугасимые огоньки: глаза человека пытливого, беспокойного, смышленого.
Такие глаза, на первый взгляд, не вязались с его таежной медлительностью. Но
всякий, кто пробыл с Петровым хоть полчаса, убеждался, что медлительность
этого ловкого тела есть только отсутствие суетливости, что человек этот
быстр, как белка.
Он никогда ничего не скажет раньше времени и попусту, он лучше
подождет, подумает, взвесит, а потом решит. И тогда хоть разорвись, не
отступит. Дудник это знал и ценил. Даже сейчас, в минуту крайнего
раздражения, он сознавал, что не сдвинуть ему этого человека с его позиций.
Сцепил пальцы, утвердив их на столе, хмуровато сказал:
- Ну вот и высказался. И к черту. В сторону.
И в самом деле, Дудник широко отмахнул рукой, словно отмел шелуху
бестолкового разговора, освободив место для деловой беседы.