"Геннадий Прашкевич. Мир, в котором я дома" - читать интересную книгу автора

Они не походили на эсэсовцев. Они походили на ученых, проводящих
уик-энд. С такими, как они, я встречался в Лондоне, Рио, Париже, Гаване,
Нью-Йорке, таких, как они, видел в клубах и на премьерах, с такими, как
они, рассуждал о биметаллизме и смотрел футбол...
- Язык! - сказал длинноволосый. - Вот что мы всегда недооценивали!
Человек - животное, создающее символы. А наивысшая точка
символотворчества - семантический язык. Являясь главной силой сцепления
внутри этнических групп, он является в то же время почти непреодолимым
барьером, действующим как сила отталкивания между разными группами. Те
четыре тысячи языков, что существуют в мире, и нужно рассматривать как
причину того, что среди различных видов всегда преобладали силы не
сцепления, а раскола...
Долго слушать их я просто не мог - служитель, случайно заглянувший на
галерею, сразу бы обнаружил меня. Но когда я собрался уходить, третий, тот,
что за все это время не произнес ни слова, повернулся, и я узнал его.
Человек с портрета - вот кто он был! Человек поразительной биографии.
Человек, с которым мне приходилось не раз встречаться. А имя его - Норман
Бестлер.
В конце двадцатых годов он много путешествовал по странам Востока,
приобретя репутацию убежденного сиониста. В начале тридцатых попал в
Германию, где вступил в коммунистическую партию, однако быстро разменял
свои взгляды на крайний либерализм. Тем не менее, знание коммунистических
теорий и цепкий ум не дали ему утонуть, и он сказал свое слово в годы
гражданской войны в Испании, воздвигнув из своих статей и памфлетов
причудливое профашистское сооружение, в котором злостная выдумка
соседствовала с реальными фактами. В годы мировой войны он как-то
затерялся, исчез, - я ничего не знал об этом его периоде, - зато после
войны вновь появился на политической и литературной арене, торгуя идеями и
мрачными утопиями, которые, надо отдать ему должное, он умел преподнести
блистательно.
Потянувшись за стойку, Бестлер достал стакан, и теперь я опять видел
только его спину. Но мне вполне хватило увиденного.
Там, где находился Бестлер, всегда следовало ждать неприятностей.
И весьма-весьма крупных...
Я тихо выбрался с галереи и спустился на свой этаж.
На портрете карие глаза Бестлера были написаны особенно ярко. Именно
так, с презрением и в то же время со всепрощением, смотрел на меня Бестлер,
получая в Риме премию Рихтера, присуждаемую за лучший роман года.
- Мне кажется, - сказал он тогда, - все эти награды нужны лишь затем,
чтобы с приязнью думать о несчастных, не сумевших их получить. Вы не
находите?
В этих словах он был весь.
Я устал. Даже стук в дверь не вызвал во мне интереса.
Дежурный - это был он - покачал головой:
- Я пришлю вам кофе.
- Могу ли я выходить из этого зала? - спросил я.
- В любое время, - удивился дежурный. - Вы - наш гость. Через полчаса
вам принесут мебель. Скажу откровенно, музей не худшее место обсерватории.
И самое безопасное.
- Безопасное?