"Тим Пауэрс. Ужин во Дворце Извращений " - читать интересную книгу автора

- Прости, Грег. Но ты же можешь понять мою тревогу. Я не могу
позволить, чтобы кто-то из людей, на которых я полагаюсь, вдруг оцыплячился.
- Начнешь беспокоиться об этом, когда я перестану набирать тебе этот
твой чертов зал под завязку.
- Ты прав, Грег. Прости. Мне не надо было слушать этого старого
хрыча. - Он повернулся к залу, и Ривас успел увидеть вспыхивающую вновь на
его лице улыбку. - Леди и джентльмены, - объявил Спинк в полный голос. -
Сегодня вечером нам вновь выпало удовольствие принимать у себя Грегорио
Риваса из Венеции.
Аплодисменты последовали незамедлительно, и по громкости и
продолжительности вполне соответствовали желаемому, так что Ривас, кланяясь
в ответ, как всегда снисходительно ухмыльнулся - но в душе ощущал себя
неуютно. Как бы звучали эти аплодисменты, подумал он, если бы я не
приплачивал клакерам? И как долго еще будет цепляться ко мне ярлык
гастролера из Венеции? В конце концов, я уже пять лет, как уехал оттуда, и
хотя это стандартное спинково заявление заставляет пока еще новичков
потрясенно перешептываться, Моджо не далее как вчера искренне удивился,
когда я упомянул о том, как работал в баре "Бомбежище" в Венеции. Сказал, он
думал, что вся эта история - всего лишь приманка для туристов вроде
бутафорских черепов на карнизе.
Когда хлопки и свист начали стихать, Ривас повернулся к Фанданго и
близнецам и подал им знак начинать "Всем охота посмолить мой бычок" - его
коронный номер, который он обыкновенно приберегал для того, чтобы
расшевелить вялую публику. Фанданго отбарабанил ураганное вступление,
зрители откликнулись неподдельным восторгом, и на следующие несколько минут
Ривас забыл все свои тревоги и сомнения, позволив мелодии и словам
совершенно поглотить его.
Однако во время довольно продолжительного гитарного проигрыша под дробь
ударных - с чем, насколько знал Ривас, у них не должно было выйти особых
затруднений, - он вгляделся в публику. Вышло это у него немного нервно,
поскольку он опасался, что эта девчонка, Хэммонд, заявится сюда, чтобы
закатить ему сцену. Спинк даже обрадовался бы такому, потому что это
послужило бы наглядным доказательством, какой бесшабашный сердцеед этот его
пеликанист из Венеции, но сам Ривас остерегался таких встреч, хотя избегать
их совершенно у него все равно не получалось. Он вглядывался в одно лицо за
другим и к облегчению своему не нашел ее среди зрителей.
Уж наверняка она уселась бы туда, где я ее точно увидел бы, подумал он,
и его пробрала дрожь. Ну и черт с ней. Ну почему эти девчонки никак не
поймут, что для того, кто является инициатором разрыва, это вовсе не
является трагедией? Одно дело, каким все это представляется той, которую
выбросили, но для того, кто выбросил, это... глоток свежего воздуха, гора с
плеч, пружинящий шаг и песня на губах. Все что угодно, только не трагедия.
И - черт, подумал он, можно подумать, это все моих рук дело. Не я ли по
наивности потратил столько времени - эта штучка Хэммонд вряд ли стоила
того, - и я ли виноват, что все еще живу с этим чувством потери, отделаться
от которого могу не больше, чем от своего собственного скелета... и подобно
древней нержавеющей стали она не окрашивается от времени в защитные цвета,
но всегда сияет как новенькая, беспощадно отражая окружение...
Ривас повернулся к близнецу-перкуссионисту и шепнул: "Напомни потом -
нержавейка - ржа - защитный камуфляж". Тот кивнул.