"Ирина Поволоцкая. Сочельник (Скрипичный квартет)" - читать интересную книгу автора

- Ты сейчас похож на маленького, Шалва. У тебя такое лицо, как когда ты был
мальчиком и приезжал ко мне. Ты помнишь, Шалва, как тебя привозил наш
Ираклий? Царствие ему Небесное! Больше таких слуг не будет. Я всегда
разрешала тебе посидеть здесь подольше и посмотреть на луну.
- Тетя, - сказал тогда он. Мне тетя рассказывала, у него был такой спокойный
голос. - Когда поезд в Тифлис?
Тетя еще ничего не понимала, и она ему сказала:
- Ничего не изменилось в расписании, хотя все изменилось. Странно, но поезда
ходят по-прежнему: один утром, другой вечером. Разве ты не привык после
ужина слушать его гудок?
И тогда Шалва сказал, еще не вставая:
- Тетя, я хочу уехать на одну ночь. Я вернусь утром.
Тетя заплакала.
Но он поехал в Тбилиси. Его никто не узнал в поезде, наверное, просто не
было знакомых. А потом, его друзья еще месяц назад распустили слух, что он
бежал в Турцию. Что он такого сделал, почему Турция, почему все так боялись
за него? - не помню, я была девчонкой, и такое было время.
Но дядя благополучно добрался до Тбилиси и взял извозчика, и тот привез его
на улицу, мощенную черными каменными плитами.
Когда, не доехав шагов ста до своего дома, дядя остановил извозчика, и
спрыгнул на землю, и хотел расплатиться, тот не взял денег. Он смотрел на
дядю и улыбался во весь рот:
- Я горжусь, что вез тебя этой ночью, князь. Я не верил, когда люди
говорили, что ты удрал в Турцию. Я знаю, что ты никогда не покинешь свою
землю.
- Никогда, - сказал дядя Шалва, он и вправду так думал.
Он не стал звонить в дверь, он никогда не доверял челяди, и он не знал, кто
сейчас служит ей. Он просто перемахнул через забор в сад. Ее окно, окно их
спальни на втором этаже, слабо светилось. У дяди было в запасе меньше двух
часов: рассвет не должен застать его в Тбилиси.
Если бы дядя знал тогда, что эти два часа - последние два часа в Тбилиси,
может быть, он не так провел бы их, может быть, он обошел бы любимые им
места своего города, может быть, просидел бы в хинкальной, может быть,
поднялся на гору - ему бы как раз хватило двух часов, - и он увидел бы у
своих ног ночной Тбилиси, похожий на бабочку, готовую улететь. Но он не
знал, а знай, все равно побежал бы к ней.
Он влез на дерево, неслышно прыгнул на балкон, куда выходил светящийся
лепесток ее окна, и заглянул в спальню. Она спала, одна, закатавшись в
комочек в самом углу их огромной кровати. Ее платье было брошено в кресло. В
высоком трюмо отражался ночник из фарфора. Это трюмо я потом сама у нее
видела и любила вертеться перед ним; зеркало было красивое, и мне льстило,
что она, известная актриса, отличает меня среди сверстниц. Я тогда знала
только, что она была женой моего дяди, когда-то давно. Но я не понимала,
почему отец не очень любит мои хождения к ней. Мне не сразу все рассказали,
рассказали, когда выросла.
Она всегда была немного небрежна в одежде, не сильно, чуть-чуть, чтобы не
быть неряшливой. Дяде моему, Шалве, это тоже в ней нравилось, и нравилось,
что платья, сняв, бросает где попало. Он любил, не отдавая горничной, вешать
в шкаф шелестящие, пахнущие ею платья. Это уже она сама, хвалясь,
рассказывала мне, а про эту ночь рассказала его тетя, не моя тетя Тасо, а