"Александр Сергеевич Потупа. Осенний мотив в стиле ретро" - читать интересную книгу автора

Где-то я читал, что нет таких кораблей, которые могли бы носить нам
подобных от звезды к звезде, нет и вне фантастики быть не может, что,
вероятно, все общение между цивилизациями сведется к сигналам, к чистому
потоку информации без всякого колониального привкуса.
В кристально чистые информационные потоки верится слабо, они могут
послужить страшным оружием, но такой контакт куда правдоподобнее, чем всякие
серебристые диски с психологией коммунальной соседки, прикованной к замочной
скважине...
Право же, эта посудина с полуразмытым контуром, зависшая над домом,
начинает меня нервировать.
Так я никогда и не погружусь в него, не отыщу того единственного
штриха, без которого есть рукопись, но нет героя.
Совсем вечереет - до чего ж рано. Разожгу щепки в Верочкиной печурке,
громко именуемой камином, посумерничаю, прогоню скопившуюся внутри сырость.
Затрещало. Живой дымок и живой огонь - то, что 30 тысяч лет тому назад
взметнуло моих предков над уютным, но безобразно узким животным миром,
взметнуло настолько, что до сих пор приходится гадать, где же приземлятся
ближайшие потомки - в цветущем саду или в голой пустыне (какова банальность!
- почему не голый сад и цветущая пустыня, так современней).
Трещит дранка, занимаются поленья. На дворе совсем темно.
Пройдет этот вечер, неповторимый и один из многих, пройдут тысячи
вечеров, догорят все дрова, исчезну я, Вера, этот дом...

Гости вечерние, размышления-пилигримы,
словно пляшущие тени на каминном экране.
Ни молитвами, ни бунтами не преодолима
бытия оглушительная однократность,
однократность каждого мельчайшего шага -
каждая попытка последняя и первая,
нечто расплывчатое опять мешает
коснуться сердцевины оголенными нервами...

Это он - времен "Голоса".
Если слегка зажмуриться и сделать мельчайший шаг, пусть однократный,
если устремиться сквозь не столь уж плотную занавеску времени, то...


4

Язык-чеканка, язык изречений, а не обычных житейских трюизмов.
- На этом я завершаю разбор ваших сочинений, - говорит Борис
Иннокентьевич, и я понимаю, что нахожусь рядом, возможно, в двух-трех метрах
от него.
- Господин Гребенщиков, будьте добры, сделайте перевод этого отрывка, -
продолжает Струйский и протягивает стеснительному полноватому юноше
раскрытый томик.
Гребенщиков неловко поднимается с места, выходит к учительскому столу.
Он немного краснеет, но собравшись с духом, бросается в перевод, как в реку:
- Мы читали... прочитали, что восхвалявший Тразею Пета Арулен Рустик, а
Гельвидия Приска Герений Сенецион были за это судимы... осуждены...