"Александр Потемкин. Я " - читать интересную книгу автора

дворник, то я готов поработать". - "Пьешь?" - "Нет". - "Где живешь в
Москве?" - "Нигде. Только сегодня поутру приехал". - "Есть родственники?" -
"Нет." - "Так где же ты будешь ночевать?" - "В сарае. Там, где складируются
метлы, ломы и лопаты для уборки снега. Мне к неудобствам не привыкать".
Одним словом, записала она меня в штат работников музея на испытательный
месячный срок. Так я стал столичным дворником. В сотне метров от библиотеки
и двухстах от Кремля. Серовский музей был открыт до восемнадцати часов.
Каждый вечер я проводил в читальном зале. Именно здесь, после прочтения
новых книг, я стал относиться к себе несколько критично. Когда я узнал, что
Сен-Санс в пять лет сочинял замечательную музыку, антрополог Френс Гамильтон
в шесть публично декламировал "Илиаду" и "Одиссею", Грибоедов в восемь лет
поступил в университет, Лермонтов в пятнадцать закончил вторую редакцию
"Демона", а в шестнадцать уже работал над "Маскарадом"; что Ренэ Декарт в
семнадцать лет сделал величайшее открытие - "декартовы координаты", Галилей
в том же возрасте открыл изохронность колебаний маятника, а
Мендельсон-Бартольди создал симфоническую увертюру "Сон в летнюю ночь"; что
Эразм Дарвин в восемнадцать написал свой труд "Зоономия", - я пристыдил
себя. Я словно почувствовал вызов, который бросали мне человеки. Как будто
кто-то из них настоятельно спрашивал: "А ты сам, путивлец, на что
способен-то? Уголь в топку бросать, ящики сколачивать, на библиотечной
скамье брюки протирать, читая книги ученых разных времен? И при этом все
время поругивать наш антропологический вид! Сам-то ты кто есть? Что в тебе
такого примечательного, отличного от всего рода людского? Да, рыжие волосы в
России не так часто встретишь. Согласен, ты не ищешь материальной выгоды.
Могу подтвердить: тебя не интересуют карьера, партии, бизнес, отношения с
людьми, одежда, внешний вид. Ты предпочитаешь одиночество шумным компаниям.
Не пьешь, не куришь, не увлекаешься наркотиками. Но таких очень много! Тебе
приятней поваляться с книгой, чем с женщиной. Ты чаще мечтаешь, чем
осуществляешь свои планы. Но что еще? В чем же твое отличие? Что в тебе от
cosmicus? Размышления об отторжении всего человеческого? То, что ты обижен?
Оскорблен? Таких много на мостовых и кладбищах! Твои мозги работают иначе,
чем человеческие? А где свидетельство-то? Еще никакой уникальный продукт не
создан! Никто не ведает о твоих планах, никто не знает тебя. Человеки могут
не обратить на твое пришествие никакого внимания. Доказательств-то ему нет
никаких! Пришел ли ты сегодня в этот мир или помер вчера, помрешь завтра,
через девяносто лет! Ты же сам не следишь за полетом мух, за лаем собак, за
криком новорожденных. А кому в голову придет наблюдать за тобой?
Прислушиваться к твоим мыслям? Все представления об исходе кроманьонцев
живут лишь в твоем воспаленном сознании. Народ счастлив! Он мечтает
измениться лишь с точки зрения материального достатка. Вчера имел один
рубль, сегодня хочет иметь сто, завтра тысячу. Все! Проблемы, о которых ты
размышляешь, не интересуют человеков. Предъяви невидальщину! Покажи хоть в
чем-нибудь свои сверхспособности! Для полноты впечатлений о мире человеков
окунись в криминал, позанимайся культурой, политикой, искусством, наукой,
чем хочешь! Действуй, утверждай свой уникальный вид cosmicus!" Именно после
этого случайно возникшего разговора с самим собой я впервые начал искать
чудо не вне, а внутри себя. Внутренний голос подсказывал мне, что оно есть,
что оно не где-то далеко, а тут, рядом, готовое явиться по первому зову.
Достаточно лишь распахнуть шторы сознания, и чудо предстанет во всей своей
мощи. Через огромное библиотечное зеркало я обменивался взглядами с самим