"Абель Поссе. Райские псы " - читать интересную книгу автора

твердил о Грехе и вконец запугал легион своих неистовых приверженцев.
Без устали хлестали себя плетьми флагелланты*. Посыпали солью раны.
Даже краснощекие жизнелюбы грезили теперь об одном, принять нескорую
мученическую смерть на кресте. Умереть во святости.
Славные времена для юдоли Скорби. Totentanz*: мчится меж могил
исступленный ручеек взявшихся за руки людей. На черных туниках белой
краской - ребра. Пугающе бледны гипсовые черепа. Но вот еле заметный трепет
пробегает по пляшущей цепочке. Тень страсти, не больше. Улыбка под черным
тюлем. Лукавый глаз. Чуть видное движение бедер. И - сломан траурный ритм
барабанов Танца Смерти, Danse Macabre.
Что это? Ветер, аура, эрос? Мягкое дуновение, что долетело сюда с
далекого Карибского моря?
И все чаще разбредаются парами изнуренные пляской грешники, все чаще
находят приют у кладбищенских надгробий. Точно бешеные псы рвутся из черных
балахонов их так и не раскаявшиеся тела. В сторону летят бутафорские черепа.
А виноват во всем ветер. Это он смущает на закате покой семинаристов.
{7} Он наполняет воздух кисло-сладким ароматом. Так пахнет далекое море или
спящая под летним дождем женщина.
Но самые заметные следы беспокойного ветра обнаружились в Италии.
Достаточно сказать, что у Антонио дель Поллайоло*, писавшего Мадонну для
монахов Сан-Джеронимо, кисть вырвалась из рук и сама заскользила по полотну.
Дерзко мечтая о новых чувствах, формах, красках, изобразила она красавицу
Симонетту Веспуччи с обнаженной грудью. И тут же испугалась, поспешила
нарисовать рядом символ зла - змею. Змея же, играя, обвилась вокруг шеи
Симонетты и застыла прелестным ожерельем.
И то был не единственный случай. Во второй половине апреля 1478 года у
молодого живописца Сандро Боттичелли полотно вдруг стало заполняться нежными
полунагими юницами. Они славили танцем приход поры цветения. "Non c'e piu
religione"*, - ворчали, крестясь, усатые монахини монастыря Святой
Безнадежности.
Дикая кошка срывалась в прыжке с карниза старого готического собора. И
все это видели.
Запад не просто задыхался, он бился в предсмертных судорогах.
Напуганные правители спрашивали друг у друга совета. Нужны были срочные
меры.
Куда выпустить пар из готового взорваться котла агоний и скованных
страстей? На Юге весь Магриб и славные земли Андалусии заняли мусульмане со
своим сильным и гордым, как ятаган, богом.
Не даст себя в обиду и древний православный мир Московии.
Бессильной оказалась церковь. Дюжинами возвращались миссионеры из
земель Ислама, из Центральной Азии. Измученные, высохшие, как урюк, задирали
они порой прямо на глазах у папы свои ветхие рясы и являли взорам жалкую
картину: ягодицы с вырезанными на них стихами из Корана, с изречениями типа
"Аллах велик. Мы тоже готовимся к Судному дню".
Константинополь перешел под власть турок. Это стало последним ударом.
Папа Сикст IV скорбно возвестил владыкам Запада: "Плотная стена ятаганов
движется на нас, простерлась она от Кавказских гор до южной оконечности
нашей излюбленной Испании..."
Не с кем было торговать прежде сильным купцам. Умирали, задыхаясь в
тесноте, мультинациональные компании. С гневным нетерпением взывали о помощи