"Дмитрий Поспелов. Невосполнимая потеря" - читать интересную книгу автора

приехал из Италии. И лучше, если он сам покажет свой сюрприз", - сказал
Нащокин. Итальянец поклонился Пушкину, но ничего не сказал. Пушкин тоже
промолчал, не понимая, что последует дальше. Итальянец поставил ящик на стол
и стал развязывать ремни. После этого он снял верхнюю крышку ящика; и Пушкин
увидел странное сооружение, состоящее из Длинного барабана, к которому была
приделана ручка. Над барабаном находился тонкий железный лист, в середине
которого торчало металлическое острие. Края листа загибались вверх и
сужались. Получалось что-то похожее на тонкую металлическую тыкву, какие
Пушкин видел в Молдавии.
Иногда их используют, вынув сердцевину, как посуду для жидкости.
Итальянец поправил какие-то крепления, покрутил ручку, которая
повернула барабан. Тихо вздохнул и, наклонившись к металлической тыкве,
приблизив губы к ее верхнему отверстию, вдруг запел. Манера пения Тирони
была разительно отлична от того, как поют в России. Звук был не глубинный,
рождаемый в недрах легких, а какой-то дребезжащий, вибрирующий и непривычно
высокий. Но песня была красива. Нащокин и Пушкин обменялись восторженными
взглядами.
"Это неаполитанская песня", - сказал итальянец. Замолчал и как будто
ждал чего-то. Пушкин нетерпеливо посмотрел на Нащокина. "Зачем он притащил с
собой эту штуку? - спросил он. - И зачем он пел в эту тыкву? Специально,
чтобы создать неповторимый тембр?" Нащокин хитро улыбнулся и отрицательно
покачал головой. "Ни за что не угадаешь, - сказал он. - Ведь это и есть
сюрприз. Сейчас ты его получишь".
Нащокин кивнул итальянцу. Тот стал снова вращать ручку барабана. Что-то
зашуршало. Послышались какие-то тихие скрипы. И вдруг из тыквы раздался
голос, певший ту же неаполитанскую песню. Голос был похож на Тирони, хотя
звучал слабее и как-то хрипловато. Но это было именно то исполнение, которое
Пушкин слышал несколько минут тому назад. Он уловил и ту интонационную
заминку в исполнении, что невольно отметил в пении Тирони. Во всем этом было
какое-то наваждение. Тирони сумел засунуть свой голос в Тыкву, а теперь она
возвращала его назад.
Нащокин был рад: друг был потрясен. "Как это он, Войныч?" - спросил
Пушкин, недоумевая, когда повторенная мелодия окончилась, а итальянец опять
молча стоял около стола.
"Пойдем покажу, - потянул Нащокин Пушкина к столу. - Видишь этот
барабан? На него навернут металл, оловянный лист. ("Это металл", -
подтвердил итальянец.) Когда ты что-нибудь говоришь в это отверстие ("В
тыкву?" - переспросил Пушкин, а Нащокин подтвердил это кивком головы), то от
колебания воздуха колеблется пластина вместе с острием. И на оловянном листе
остаются вмятины. Вот они, видишь? А потом, если снова крутить барабан, то
острие ощупывает вмятины и колеблется. А от этого и пластина в дне тыквы
колеблется и порождает звучание. Понял теперь, что это - чудо. А если менять
листы олова, то можно целую звучащую библиотеку создать!" Итальянец проворно
отвернул крепления, снял барабан, убрал его в свой ящик, а оттуда достал и
вставил в аппарат новый барабан, оловянный лист на котором был гладким -
острие еще не касалось его. Нащокин легонько подтолкнул Пушкина к столу:
"Теперь твоя очередь, друг мой. Почитай свои стихи, а потом мы их
послушаем".
Александру Сергеевичу вдруг стало как-то не по себе. Детский страх
охватил его. От аппарата веяло чем-то потусторонним, а Пушкин был суеверен.