"Кэтрин Энн Портер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

придерживая мешки, с тем чтобы тут же перебросить их пассажирам, буде те в
последний момент не устоят перед соблазном, бежали до тех пор, пока паровоз
не оставлял их далеко позади, - голоса их относило, и вот уже вдали
виднелись лишь тесно сбившиеся линялые юбки и шали под равнодушно сеющимся
дождем.
Кеннерли открыл три бутылки тепловатого горького пива. - Вода здесь
гнусная, - убежденно сказал он, отхлебнул большой глоток пива и прополоскал
рот. - Все, что они едят и пьют, нельзя взять в рот, вы согласны? - спросил
он так, словно, что бы мы по своему неразумию ему ни ответили (ни один из
нас не пользовался у него доверием), это никакого значения не имеет, ибо
правильный ответ известен лишь ему одному. Передернулся и чуть не подавился
американским шоколадом. - Я только что вернулся, - сказал он, как бы
объясняя, чем вызвана его повышенная брезгливость, - из райских краев, - так
он называл Калифорнию. И вспорол апельсин с лиловой чернильной меткой. -
Поэтому мне приходится приспосабливаться заново. До чего же хорошо, когда
ешь фрукты, знать, что в них нет микробов. Эти апельсины я везу из самой
Калифорнии. (Я явственно представила, как Кеннерли шагает через всю Сопору с
набитым апельсинами рюкзаком за плечами.) Угощайтесь. Они, по крайней мере,
чистые.
Сам Кеннерли тоже был чище чистого - ходячая укоризна неопрятности:
отмытый, побритый, подстриженный, наглаженный, начищенный, благоухающий
мылом; фисташкового цвета твидовый костюм ловко облегал его крепкую фигуру.
Что ни говори, а сложен он был отлично, с тем экономным изяществом, которое
встречаешь разве что у пышущих здоровьем животных. Этого у него не отнимешь.
Когда-нибудь я сложу стихи в честь котят, умывающихся поутру, в честь
индейцев, отскребывающих в тени деревьев в полдень у реки одежду до дыр, а
кожу до скрипа большими кусками пахучего мыла и пеньковыми мочалками; в
честь лошадей, катающихся, валяющихся по траве, с фырканьем надраивающих
свои лоснящиеся бока; в честь сорванцов, шумно плещущихся нагишом в пруду; в
честь кур, с ликующим квохтаньем полощущихся в пыли; в честь почтенных отцов
семейств, забывающихся песней под тощей струйкой умывальника; в честь птичек
на ветках, упоенно перебирающих одно за другим встопорщенные перышки; в
честь прелестных, как свежие плоды, юношей и девушек, прихорашивающихся
перед свиданием; в честь всех живущих и здравствующих, всех тех, кто наводит
чистоту и красоту во имя вящей славы жизни. Но Кеннерли где-то сбился с пути
- переусердствовал: вид у него был затравленный, как у человека на пороге
банкротства, который, не рискуя урезать расходы, из последних сил пускает
пыль в глаза. Он был сплошной комок нервов, стоило какой-нибудь мысли
смутить его, и нервы иголками вонзались ему в нутро - оттого в его пустых
голубых глазах застыло выражение слепого бешенства. От бессильной ярости у
него вечно ходили желваки. Восемь месяцев, как он состоит деловым
руководителем при трех русских киношниках, снимающих фильм о Мексике, и эти
восемь месяцев едва не доконали его, рассказывал мне Кеннерли, ничуть не
смущаясь присутствием Андреева, одного из троицы.
- Доведись ему руководить нашей поездкой по Китаю и Монголии, - сказал
мне Андреев, нимало не стесняясь Кеннерли, - Мексика показалась бы ему раем.
- Не выношу высоты! - сказал Кеннерли. - У меня от нее перебои в
сердце. Я перестаю спать.
- При чем тут высота? Какая такая высота в Техуантепеке? - продолжал
резвиться Андреев. - А посмотрели бы вы, что с ним там творилось.